Нас каждую минуту могли вернуть. И тогда опять томительное ожидание: Полярный затерян в тундре, и дороги, кроме неба, нет.
— Глядите, снег в море! — ахнул гигант в лыжной шапочке с помпоном.
— Это гуси! — крикнул из кабины летчик. — Канадские гуси!
Мы угадали «гуси» по движению его губ и прильнули к оконцам. В темной воде лагуны качались белоснежные птицы, похожие сверху на пенные гребешки. Гуси покидали остров Врангеля. И, преодолев пролив Лонга, видно, сели посовещаться: летная или нелетная стоит погода и каким маршрутом лететь дальше.
Тундра вдруг резко приблизилась — «аннушка» словно потянула на себя вольно раскинувшийся под крылом кочкарник. Иллюминаторы вобрали укутанные снегом хребты. Горы светились мягко и сильно, волнуя глухо и почти безотчетно. То ли тревожила необычная для гор воздушность, то ли кружилась голова, когда вершины, сливаясь с небом, вдруг теряли конец.
Горы и кряжи вокруг Полярного назывались длинно и загадочно, как старинные чукотские легенды: кряж Эмнункэнингтун.
К подножию гор приник поселок. Мы видели с «аннушки» его реденькие квадратики.
Самолет приземлился у Паляваама. Оттуда, почти до самого Полярного, нас подбросил трактор с металлическими санями. Трактористы показали нам, в какую сторону идти: «Держите левее, к сопкам, километров пять протопаете». И вслед со смехом: «Не утони-и-ите!»
Мы бойко двинулись по черному следу бульдозера и… стали тонуть. Кто-то гостеприимно и дерзко тянул за сапоги к себе, в вязкую глубину.
— Говорили же левее держать! — кричали нам трактористы. — Девчонку, девчонку доставайте, ей там по макушку!
Не хотелось, чтобы меня доставали. Отчаянно рванувшись, на пределе сапог, я выскочила на мокрую кочку. С кочки открывалась печальная картина.
Гигант в шапочке с помпоном и с огромным чемоданом на плече увяз посреди колеи. Вокруг него, как вокруг буксующего бульдозера, ходуном ходила болотная грязь. Двое его друзей, тоже с солидными чемоданами, осторожными прыжками обходили коварную колею, покрикивая: «Держись, Васька, вот поставим чемоданы…» Иногда они срывались с кочек, и в воздух летели фонтаны брызг.
— Бросай мне полушубок, теперь плащ! — Харитонов, стоя по колено в воде, разгружал увязшего гиганта.
Когда тот вылез, оплетенный осокой и обсосанный грязью, мы все покорно устремились левее, к сопкам.
— Уто-о-оните! — грозно неслось нам вслед.
И мы тонули и снова выкарабкивались, держали левее и правее и пробовали шагать, наплевав на все, прямо. Тундра плясала под сапогами, разверзаясь липкой грязью, водой и ручьями.
— Мы шахтеры из города Шахты, слыхали? — рассказывал Васька на остановках, поправляя ремень на необъятном брюхе. — Надоело, как горькая редька, сорвались и поехали. И вона куда залетели! — Он громогласно смеялся и покрикивал: — Женька, ты чего на колени валишься? Богу, душа из тебя вон, молишься или чемодан дюже легкий?
Была в могучем Васькином теле игривая сила его тезки Буслаева, а в шапочке с помпоном над юным лицом он казался ребенком великана.
— Кларнет с собой взял, ей-бо! Держите меня, а то вытащу инструмент и войдем в поселок с музыкой!
Его земляки, тоже мощные, но в половину Васьки, шумно отдувались и утирались, сидя на чемоданах.
— После работы вон на ту сопочку засяду, — не унимался Васька, — и пошел наяривать на кларнете. А ты, Костя, с баяном — на соседнюю, будет дуэт…
Его дружки поеживались и посмеивались. Поехали все трое на Полярный, ни с кем не сговариваясь, за свои деньги, в Москве на пару дней задержались погулять, так что и лететь обратно было не на что. И теперь немного щекотно было в душе: а вдруг не найдется работы?
— Меня шапка спасет! — гоготал Вася. — Я в ней мотоцикл в полный дым угонял, а сам — ни царапины. Счастливая шапка! — и он ласково теребил ее за помпон.
Первой, кого мы встретили в поселке, была блондинка со строгим лицом, лет двадцати шести. Она размашисто и привычно шагала по грязи. И странными, такими домашними казались среди мерзлотных болот ее бордовая юбка и пушистая кофточка. Блондинка была главным геологом здешней разведочной партии. Звали ее Оля — Ольга Сороченко. Гиганты из Шахт отправились на прииск, а нас Оля отвела к себе, накормила варениками с круто посоленным творогом, напоила крепчайшим чаем, помогла развесить у раскаленной «буржуйки» мокрые носки и портянки.
Сытые и разморенные теплом, мы вступили в махонькую комнатку, где громоздились две кровати: одна более или менее нормальная, а другая — сложное сооружение на четырех увесистых чурбаках.