— А ночью тоже снимаете показания приборов?
— Само собой.
— А если пурга?
— Так тут рядом.
— А медведи?
— Они редко. Этой зимой только один раз и был. Открываю дверь — на метеоплощадку идти, а он тут как тут, лежит себе поперек тропинки. Все бы ничего, да на площадку уже Витька ушел, пойдет обратно — будет дело. Я схватил топор — и в топтыгина. Заревел он и ушел, обиделся. Потом еще целый день вон там, на припае, лежал, лапу вылизывал. Видно, повредил я ему…
Иван вполне может ходить на медведя как хаживали раньше — с одной рогатиной. Он знает свою силищу и немного стесняется этой силищи и неуемной своей красоты.
Кроме метеогруппы на «полярке» две смены аэрологов. В полдень, полночь и шесть тридцать утра в небо стартует радиозонд. На запуск уходит три часа. Три часа утром, три днем, три ночью — сутки раздроблены на кусочки, аэрологам, конечно, тяжело.
В высоком сарае самодовольно пыжится огромный пузырь. Его придерживает у земли небольшая чугунная гирька. Прозрачная груша все наливается: по шлангу течет водород. Груша тоскует и рвется, ей уже не терпится в небе. Приходит чернявый, меланхоличный паренек, давно и принципиально не стриженный. Это Юра Космынин. По-моему, он просто давно не получал писем. Отсюда и весь нигилизм. Юра привешивает к зонду миниатюрный передатчик. Потом вдвоем с механиком они хватают летучую грушу и стремглав бегут на волю. Гирька валяется на земле. Шар уносится в небо. Тает, тает, совсем не видно. Мы стайкой направляемся в лабораторию. Там, за пультом следящего устройства дежурный ловит мышиный писк, робкие пи-пи-пи. Шар докладывает — графиками и цифрами, — какая температура в воздушных слоях, каково направление ветра и вообще чего можно ждать от погоды.
Врангель — аккуратный наблюдатель, придиры в Ленинградском институте Арктики ставят за его сообщения «отлично».
Вечером мы возвращаемся домой. Николай Константинович, примостясь у стола, пишет что-то в клеенчатую тетрадь.
Странно на душе, когда читаешь чужой дневник, да еще написанный на забытом людьми и богом островке, вроде острова Жохова, среди долгой полярной ночи.
«26 августа 1959 года. В 11.00 вылетели из Москвы и взяли курс на север. Назначен начальником станции на острове Жохова в архипелаге Де-Лонга. В Тикси прилетели поздно вечером.
5 сентября. Каравана с запада пока нет. Говорят, на остров Жохова пароход пройти не сможет — льды. Если удастся, забросят нас самолетом. Поэтому надо все пересчитать, взять с собой минимальный запас горючего и продовольствия. Идет снег, начались заморозки.
11 сентября. На завтра назначен был вылет, но оказалось, что наш самолет переброшен в Нижние Кресты. А снег все валит и валит. В этом году тяжелая ледовая обстановка. «Седов» сегодня должен был быть на месте, а он все еще в проливе Лаптева. Ожидание начинает тяготить. Рвусь поскорее на место, пока не началась настоящая зима, пока еще есть светлое время. Ведь нужно собрать на острове каждый килограмм угля, каждое поленце, чтобы хватило на полярную ночь.
1 октября. Пришли пароходы из Архангельска, на которые уже не было никакой надежды. Привезли оборудование и овощи для Тикси и Якутии. Сколотил на разгрузку бригаду из наших ребят. Работали по 12 часов. Устали маленько. Стал помогать на передающей станции. Приступили к сборке передатчика.
Все переболели гриппом, меня тоже прихватило, правда, удержался на ногах. Пришла телеграмма: в наше распоряжение выделен самолет полярной авиации пилота Бурого.
14 ноября. В 2 ночи (я всю ночь не спал) пришла машина, забрала груз. На рассвете вылетели и через 4 часа были уже над островом. Но туман сгустился такой, что Бурый повернул обратно. И снова ждем. Туман и туман.
16 ноября. Мы на Жохове! Сели едва-едва — торосы, снег, никакого подобия площадки. Бурый сказал, что садиться сюда больше нельзя. Обещал приходить на сброс. Самолет поднялся, сделал круг, помахал нам крылышками и ушел. Мы остались одни.