«Газик» перемахнул полузамерзший ручей, и поселок приветствовал нас двумя маленькими колоннами домов, светлых, будто игрушечных.
Ласковыми лопухами планировал с неба снег. Все было немятое, первозданное, тихое. Стиснутый горами, извивался маленький ручей, тот самый, что мы переехали вброд. «Каральваам!» — сказал шофер. Это и была речка с царственным именем и довольно звонкой историей.
У берега на веревке мерзло цветное детское белье. Не то беспомощным, не то уютным показался нам этот крохотный поселок в долине обрывистых гор.
— Какой бешеный ритм у лиственниц, — сказал Роман.
Лиственницы на склонах росли не прямо, как положено, а разметались кто куда, будто день застал их в разгаре ночного шабаша.
В поселке храпела ночная смена. Расспросить было некого: здесь нет неработающей прослойки.
Мы потоптались в пустой конторе и отправились на полигон. Промывочные приборы уже демонтировали на зиму. У костров грелись рабочие-промывщики, ставшие монтажниками. Они окружили нас, расспрашивали, как на других приисках, нет ли чего получше Караля и где как нынче платят. Потом показали нам, что это за зверь промывочный прибор.
Зверь оказался допотопным. Бункер был уже разобран, и прибор явно похож был на инвалида с оторванной челюстью.
Рыжебородый рабочий в солдатском бушлате влез в лужу у полуразобранной колоды, зачерпнул наугад песку и стал его мыть в старом железном совке, каким подбрасывают в печку уголь. Огромные кисти рук, густо покрытые рыжими волосками, налились багровой синевой. А он все мыл, сплевывая и сопя от напряжения. В пятке совка проблеснуло золото.
Ребята поглядывали на него без интереса. «Нельзя здесь мыть! — сам себя одернул рыжебородый и выплеснул золото обратно в лужу. — Ступай себе, рыбка, в море!» Наверное, здесь, в отвале, было до черта золота. Рыжебородый все стоял над мутной лужей с мокрым совком в задубевших пальцах и сердито, раздумчиво моргал. Такие дядьки в драном тулупишке, с сухарем в кармане, в жуткой таежной тиши проходили тысячи километров, роясь в косах студеных рек, перекапывая одинокие ручьи в поисках золота. Их звали золотишниками, старателями. Именем одного такого мужика назван прииск на Колыме — «Борискин». Наверное, их гнала все-таки не жадность, их гнал извечный инстинкт — искать, узнавать, открывать.
— Плохо моем золотишко! — сказал, ни к кому не обращаясь, бородатый и снова сплюнул. — Голову надо кое-кому оторвать.
— Кому же голову отрывать? — спросила я.
— Кому надо, тому и оторвать. Разве ж это дело — золото в землю… — Ребята у костра захохотали.
Полигон был страшен, как поле кровопролитного сражения, изнурившего обе стороны. Неясно было, выявился ли в том сражении победитель.
Тринадцать начальников сняли на Карале за два года. Четырнадцатым пришел Рябошапка. «Это не участок, это ад», — сказали нам в управлении. Валуны, огромные, как вагонетки, дикий, варварский разгул валунов. Их рвали динамитом, их яростно бодали бульдозеры, их сбрасывали с транспортерных лент обливавшиеся потом рабочие. Гробились планы области, планы билибинцев — «из-за тяжелых условий», как объясняло радио. Но никакое радио не могло объяснить, что это были за условия.
Вечером мы сидели у Саши Логинова. На плитке закипал чайник. Бесшумно сновала маленькая женщина Света. Она готовила постель для Саши-младшего, уроженца Чукотки, который наотрез отказался ложиться спать и сидел с нами, сонно отвесив губы и теребя себя за ухо. Это была маленькая ячейка Караля, впрочем весьма значительная.
Когда-то на уроках химии нам говорили, что кристаллизация начинается вокруг правильного кристалла. У людей, по-моему, то же самое.
Семь лет назад трое ленинградцев — Саша Логинов, его тезка Когер и Ваня Ефимов — подошли в Магадане к спискам завербованных и обнаружили, что их фамилии стоят рядышком в графе «Участок Полевой прииска Бурхала».
Их долго везли по душной от белой пыли колымской трассе — почти целый день, пока в семужном закате не показался из-за сопок черный, среди черных склонов, поселок. Встретил их высокий, плечистый человек со светлыми мальчишескими глазами, цепко смотревшими из-под кустистых смоляных бровей, — Фейгин, один из первопоселенцев Колымы. В свое время он многим помог здесь выжить.
— Участок новый, — сказал им Фейгин. — Кто не из пугливых, останется.
Из двадцати пяти приехавших на следующую весну остались трое: Когер, Ефимов, Логинов. Их взял в свою бригаду Корбут.