Постойте! А это еще что такое?!
Я тщательно принюхался. Сквозь приятный, морозный запах свежего снега подозрительно наволакивало аптекой. Несколько секунд я никак не мог вспомнить, что это за запах, а потом наконец сообразил – пахло йодом, соленым раствором и слегка какой-то гнилью. А ко всему этому примешивались и вовсе незнакомые запахи. Вот только вожделенного аромата бензина, блаженной вони выхлопных газов и милого сердцу запаха сырого асфальта совершенно не чувствовалось. Да и тишина стояла почти оглушающая. Лишь где-то вдалеке слышался какой-то странный рокот, похожий на шум общего собрания в нашем отделе. Чувствуя, как на загривке волосы поднимаются дыбом, я резко поднялся на все четыре лапы и отряхнул морду от снега.
Так и есть! Я же как нюхом чуял, что напортачат эти дуболомы что-нибудь снова. Ох, сейчас я отступлю от своих принципов и так рявкну, что и в Гималаях слышно будет. Хотя, может быть, для этого и особо напрягаться не нужно будет, ведь я ни фига не понимаю, где мы находимся!..
С безнадежной тоской во взгляде, которой позавидовал бы и череп шута Йорика, я оглянулся по сторонам. Слева от меня возвышались скалистые горы, покрытые мхом, как щеки Сениного дяди, раввина, пейсами. Справа от меня, метрах в тридцати, земля куда-то исчезала, будто кусок пирога в ненасытном поповском желудке, обрываясь отвесной кручей прямо в грязно-серое море, тянувшееся до самого горизонта. Чуть дальше и правее берег врезался в море длинной извилистой косой, а прямо перед моим носом из снега торчали добротные ментовские ботинки с прилипшими к подошвам дубовыми листиками.
Глядя на них, я прямо-таки взбесился. У породистого пса тут, понимаете ли, трагедия настоящая случилась, а это пугало в форме, по вине которого я, между прочим, мотаюсь по всему свету, дрыхнет преспокойно. Нет, голубчик, любовь прошла, завяли помидоры! Сейчас я тебе такую побудку организую, что ты потом спать будешь ложиться только в тумбочку. Причем изнутри еще и на амбарный замок запираться станешь.
Я зарычал, будто лев от приступа геморроя и, плюнув на правила гигиены, вцепился зубами в подошву ботинка. Уперевшись лапами в землю, я принялся трясти ботинок во все стороны с такой силой, что, будь моя жертва поменьше, точно бы потеряла ногу. Однако мусор в башмаках оказался Ваней Жомовым, а этому лосю мои усилия – что «Титанику» ручная помпа. Он только слегка замычал и лениво высунул голову из снега.
– Мурзик, ты че? Офонарел? – удивленно поинтересовался Жомов, растирая кулачищем слипшиеся ресницы. – Чего в такую рань людей будишь? – И тут же резко сел. – Вот те хрен! Откуда горы?
Резонный вопрос! Они, Ванечка, вырасти успели, пока мы по средним и не очень векам гонялись. И люди теперь у нас не в домах, а в норах живут…
– Ты чего разорался, Мурзик? – удивленно отреагировал Жомов на мои вопли. – Я тебе на хвост наступил? Извини тогда…
Все! Больше с этим олухом разговаривать не о чем. Я выплюнул из пасти остатки дубовой листвы и отошел в сторону. Мне хотелось выть, как шавке подворотной, да гордость не позволяла. Поэтому мне только и оставалось, что горестно вздохнуть и примоститься на камне, ожидая дальнейшего развития событий. Впрочем, ждать пришлось недолго.
Пока Ваня удивленно хлопал глазами, пытаясь сообразить, в какой стороне ближайший пивной ларек, очухался мой Сеня. Он как выбрался из снега, так и застыл с открытым ртом, будто призрак коммунизма увидел. Тот самый, который когда-то по Европе бродил. Мне и его облаять жутко хотелось, но стоило только увидеть, как этот олух длинноносый губами от удивления шамкает, пытаясь, видимо, поэтично описать окружающий пейзаж, как все желание пропало куда-то, бодренько вильнул хвостом. Жалко мне Рабиновича. Хозяин все-таки!
– Ванечка, миленький, скажи мне, пожалуйста, ты поросеночка нигде вокруг не видишь? – ласково поинтересовался Сеня, обводя глазами окрестности, а у Жомова от такого непривычного обращения нижняя челюсть отстегнулась.
– А что, здесь разве поросята должны быть? – удивленно произнес Иван, когда наконец смог пристроить челюсть на место. – Мы на свиноферму попали, что ли?
– Я еще не знаю, куда мы попали, но одну свинью я точно прикончу, – все тем же ласковым голоском пролопотал Рабинович, а потом вдруг заорал: – Где Попов, я у тебя спрашиваю?!
Я от удивления даже подпрыгнул на месте, словно спящий кот от автомобильного клаксона, и принялся жалостливо смотреть, как мой хозяин заметался кругами около Жомова. Передавать всю тираду, которую во время своего кругового забега произносил Сеня, не имеет смысла. Достаточно сказать, что, кроме матерных, в ней было всего три слова: «убью», «освежую» и «свинья», употребляемые в различных падежах. Впрочем, понять причины его ругани было можно. Уж если я едва от потрясения Жомова не искусал, то моему Сене проораться и вовсе сам бог велел.
А Андрюши на самом деле нигде видно не было. Окрестный берег был девственно пуст, как холодильник после трехмесячной задержки зарплаты. Я втянул воздух, пытаясь унюхать крайне характерный (и это еще мягко сказано!) запах Попова, однако ничего, кроме довольно сомнительного по качеству аромата моря, не почувствовал. Судя по всему, на этом забытом богом побережье мы были только втроем. Я, Сеня и Жомов. А Андрюша каким-то образом умудрился испариться. Я в недоумении снова огляделся по сторонам.
Того, что случилось с нами после поглощения зелья в пещере у Мерлина, произойти просто не могло. Ахтармерз Гварнарытус, один крайне образованный житель параллельного нашему измерения, очень доходчиво объяснил, что разделиться наша компания просто физически не могла. Согласно каким-то там законам пространственно-временного континуума трое ментов вместе со мной, перенесясь из будущего в прошлое собственного измерения, являлись единым фактором, влияющим на искривление временной спирали, и потеря одного члена группы приводила к таким сильным повреждениям всего существующего мироположения, что могла вызвать общий коллапс нашей вселенной.
В общем, говоря простым языком, если мы переместились куда-то вместе под воздействием одного и того же фактора, то и обратно порознь возвратиться не можем. Иначе всей вселенной конец настанет. То, что мы куда-то переместились из древней Англии, было фактом, не требующим доказательств. Достаточно просто по сторонам посмотреть. Но этот же простейший обзор окрестностей говорил о том, что Андрюши с нами нет. Получалось, что либо трехглавый Ахтармерз врал, как пьяный гопник, либо мы все были уже на том свете.
Я попытался понять, устраивает ли меня такой загробный мир и та компания, в которой мне придется проводить вечность, но обдумать до конца подобное положение не успел: откуда-то с моря донесся дикий вопль. Поначалу мне показалось, что вопит какой-то полусумасшедший кит, по ошибке принявший прибрежный риф за подругу жизни, но буквально после первых пяти нот вопля понял, что рык этот вполне человеческий. Более того, знакомый до спазмов в желудке.
У края обрыва я оказался куда быстрее Жомова с Рабиновичем и сразу понял, что вкушать прелести загробного мира мне еще рановато. Внизу, на огромном камне, метрах в двадцати от берега, прямо посреди пенившихся волн, сидел не кто иной, как Андрюша Попов и вопил во всю мощь своей луженой глотки. Причем орал криминалист так, что попадавшие в поток воздуха из его легких чайки сыпались в воду одна за другой, как «мессершмиты» после зенитного залпа.
По-моему, лишь одной несчастной животине удалось выскользнуть из-под ударной волны Попова. Но чайка, вытаращив от изумления глаза, словно попадья при виде сатаны, полностью потеряла ориентацию и пыталась пролететь сквозь скалу. Скала с таким положением дел соглашаться категорически отказалась, и чайке пришлось добавить к своей контузии легкое сотрясение мозга. Птичка кивнула головой и плавно спикировала в воду, навстречу всплывавшим кверху брюхом из глубин моря оглушенным рыбам. Сеня удивленно осмотрел нестройные ряды почитателей поповского таланта, раскачивающихся на бурных волнах, и хмыкнул.