Лично у меня сомнений в том, что коммунальщикам в скором времени придется несладко, сомнений не было: Лизавета, ежели чего удумала, выполнит непременно, в особенности если дело касается кровавых разборок. Продолжая раздавать щедрые обещания в адрес ЖКХ, подруга уединилась в ванной, а я послушно потащилась на кухню, чтобы попытаться создать кулинарный шедевр из продуктов, которые сумею обнаружить в холодильнике.
Большой белый друг, интимно урчащий в углу кухни, разнообразием не порадовал. Вернее, не порадовал ничем — в нем удалось обнаружить только холод, совсем как во времена активной перестройки.
— Душераздирающее зрелище, — попеняла я холодильнику, после чего закрыла его, сосчитала до пяти и снова открыла, ожидая, что внутри агрегата каким-нибудь волшебным образом произошли изменения в лучшую сторону. Ничего подобного не случилось, и я с грустью констатировала: — Никакой положительной динамики!
Зато в ящике для овощей я нашла несколько малость скукоженных картофелин и одну морковку. Ее я тут же слопала (раз она одна и на двоих ну никак не делится), а картошку решила пожарить. За этим мирным занятием и застала меня Лизавета, величественно выползая из ванной. На голове подруга царственно несла тюрбан из полотенца и распространяла вокруг одуряющий запах моего парфюма. На миг сердце у меня сжалось, но потом я решила, что пенять подружке по этому поводу все же не стоит — у нее нервный стресс, а в таком состоянии ароматерапия здорово помогает.
— Это все? — недовольно сморщилась Лизка. — Негусто, однако! Витка, а давай в ресторан махнем?
— Хватит мои деньги разбазаривать! — строго одернула я подругу. — Мне еще в Турцию ехать. Ешь, что дают, и не выпендривайся!
Хоть и кривилась Лизавета на румяную картошку, но уплетала ее будь здоров. Я с волнением следила за процессом и с тоской понимала, что мне за ней нипочем не поспеть и перспектива скончаться от голода уже маячит на горизонте.
— Знаешь, Витка, на сильном подозрении у меня Соломоныч, — с набитым ртом пробубнила подруга.
Я кивнула, соглашаясь, и проворнее заработала вилкой, потому как смотреть, как жареная картошка стремительно исчезает в необъятных просторах Лизкиного желудка, уже не могла.
— Сдается мне, — продолжала рассуждать прожорливая подруга, — он-то и замочил Симкина. Голову даю на отсечение, Соломоныч и есть убийца!
— Смотри, головы лишишься.
— Ерунда! Сама посуди: антиквар давно на нэцке Симкина принтер настроил. Уговаривал дружка хоть одну продать. А тот ему дулю сделал. Тогда Зильберштейн удумал всю коллекцию экспроприировать. Для этого нужно было всего лишь расправиться с ее хозяином, то бишь с Симкиным.
— Ицхак, конечно, мерзкое насекомое, но на убийцу как-то не тянет. И потом, он сам ведь хотел отвезти Хотэя Симкину. Значит, он не знал, что тот мертв.
— Тянет, не тянет! Много ты в убийцах понимаешь! — скривилась Лизавета. — Соломоныч мог нанять кого-нибудь, благо денег у него, что тараканов в институтской столовке. Почерк вполне профессиональный: пуля в голову, пистолет за окно. А насчет его желания лично отвезти нэцке Симкину я тебе так скажу: Зильберштейн и не собирался вовсе к нему ехать. Просто заполучил бы недостающую фигурку и все дела, а потом продал бы всю коллекцию оптом на каким-нибудь аукционе.
Лизка, кажется, была в полном восторге от своей версии. Картошка к тому времени уже закончилась, и теперь подруга с удовольствием уплетала клубничное варенье прямо из банки. Сладкое, как известно, положительно влияет на ее ум. Я сладкое не люблю, но это не мешает мне иметь собственные соображения.
— Не все так просто, — покачала я головой. — Со смертью Симкина его коллекцию на аукционе не продашь.
— Как так? — удивленно моргнула Лизка и даже на миг оторвалась от варенья.
— Понимаешь, Лиз, все крупные коллекции — неважно, какие: яйца Фаберже, картины или, как в нашем случае, нэцке — аукционным ломам хорошо известны так же, как их владельцы. Продать коллекцию может только хозяин, его полномочный представитель или законные наследники. Если вдруг коллекцию у хозяина украли, об этом сообщается во все аукционные дома, музеи и крупные антикварные магазины. Эти заведения очень дорожат своей репутацией, а потому никогда не выставят на торги ни одну вещь из украденной коллекции. А уж если хозяин убит… Соломоныч прекрасно знает законы, так что воровать коллекцию ему смысла нет — все равно не продаст.
Я старалась быть убедительной, однако Лизка отличается редкостным упрямством, поэтому она внимательно меня выслушала, а затем поделилась новыми соображениями: