Посланец сказал Амитре, что ее родители живы и здоровы и передал ей от них дары: дикий мед, собранный на вересковых пустошах, и вино из горных ягод.
Навуходоносор видел, как оживилось лицо Амитры, на губах заиграла улыбка, голос стал звонче. Он был обижен, но не хотелось омрачать ее радость. Навуходоносор понимал, что сейчас он для нее не существует.
Но главные дары всегда случайны. Отдав Амитре все, что прислали ей родители, посланец стал складывать пустой мешок и выронил из него камешек. Амитра быстро схватила его, подержала на ладони, поднесла к глазам и посмотрела через него на луну.
Камешек был овальный и напоминал небольшое птичье яйцо. В лунном свете он отливал зеленым и на нем обозначились тонкие синие и розовые прожилки.
— Чувствуешь горный ветер? — взволнованно воскликнула Амитра. — Видишь наши просторы? Смотри, как играет в нем свет!
Она осторожно погладила пальцем камешек, притягивавший к себе лунный свет.
— Как проста и понятна жизнь в горах, — сказала Амитра. — Вот зелень растений, вот синь небес, вот лиловый цвет горного вереска. — Она подняла голову. — Спасибо тебе, луна, за то, что в этом маленьком камешке ты дала мне увидеть родные просторы!
Она положила камешек на ладонь и вдруг заметила на ладони песчинку. Дивный камень образовался вокруг зерна песчаника, песчаник медленно разрушался и вытекал в маленькое отверстие.
Амитра заплакала.
Вот так же течет время и проходит наша жизнь, — прошептала она.
Навуходоносор стоял в тени колоннады, он понял, что его Висячие сады не могут идти ни в какое сравнение с этим маленьким камнем.
Но с того дня глаза Амитры повеселели и в голосе больше не звучала грусть. В ее любви к Навуходоносору появилась нежность. Он был счастлив. Однако каждый раз, глядя на Висячие сады, которые словно летали у подножия их дворца, он чувствовал себя нищим.
Маленький камешек был для его любимой Амитры дороже всех доказательств его любви.
Дай-Ши замолчал. Луны уже почти не было видно. В медном светильнике ярче вспыхнул огонь.
— И это все? — спросил светловолосый.
— Все.
Светловолосый молча поднялся и ушел. В тот вечер он больше не возвращался. Дай-Ши долго сидел, глядя на гаснущий огонь, и удивление не покидало его.
Глава 18
Когда взошла луна, из храма вышли три человека. Впереди шла Алия, за ней — Олим и замыкала шествие Элиам.
Последние события, которые так встревожили верховных жрецов, уже нельзя было держать в тайне. Люга несколько раз прибегала к Элиам и спрашивала, что происходит. И в голосе ее слышалась зависть.
Элиам молчала, отводила глаза и с грустью замечала, как разочарована Люга. Она опасалась, что их дружба не выдержит такого испытания.
Но даже во имя дружбы Элиам не могла рассказать Люге о том, что с ней случилось. С чувством вины она смотрела вслед Люге, которая пятый раз уходила от нее ни с чем. Больше она не вернулась.
Покидая храм вместе с Алией и Олимом, Элиам чувствовала, как из темноты за ними молча наблюдает множество глаз.
Она шла последней. А в прошлый раз была первой. Первому всегда тяжелее, и она радовалась теперь, что идет сзади, хотя не видела ни лунного зеркала, ни того, что возле него происходит.
Олим с Алией несли по шкатулке, но Элиам не знала, что в них лежит.
Элиам любила ночную равнину, залитую лунным светом. Иногда эта любовь даже пугала ее — она не могла понять, что ей дороже, ночь или луна.
Если б она спросила об этом у Алии, та, наверное, ответила бы ей: «Какая разница, разве они не принадлежат друг другу?»
Но Элиам была слишком молода и еще плохо разбиралась в собственных чувствах.
Днем, при солнце, равнина, лежавшая среди гор, была простая и знакомая.
В зависимости от идущих дождей в ней преобладали то зеленые, то желтовато-коричневые тона.
Ночью же она представала перед Элиам прекрасной светлой мечтой. Знакомые горы как бы отодвигались вдаль. Каждый шаг вызывал тревогу. Днем на равнине были хорошо видны все тропинки. Ночью они походили на призрачные пряди волос.
Элиам смотрела на уверенно идущего впереди Олима. Прежде она никогда не разговаривала с ним. Вдруг ей пришло в голову, что она даже не знает, почему здесь два храма и почему полная луна разделена на два полукружия.
Лысина Олима слабо белела в темноте. Элиам не знала, сколько ему лет, но иногда по его словам казалось, будто он прослужил в храме не одну сотню лет. Она понимала, что это невозможно, однако ей было приятно думать, что он живет здесь с незапамятных времен.