Спрятав лицо за маской, Антипатр изящно пожал плечами и грациозно вытянул одну руку, делая росчерк пальцами.
Катул нахмурился. — Это совсем не Антипатр! Но маска очень похожа, так что, полагаю, он подойдет. Искатель, начнем?
Отец вздохнул и последовал за Катулом в вестибюль, где вокруг носилок собрались носильщики. Вместо посмертной маски на изуродованное лицо умершего положили ветку кипариса. Я вздрогнул, увидев архимима, рыжеволосого со слабой челюстью, стоявшего в дверном проеме; видимо, он только что приехал. Я потянул за тогу отца и указал. Он быстро двинулся, чтобы вытащить актера обратно на улицу. Катул никогда не знал о его присутствии.
Носильщики подняли гроб. Антипатр с поднятой маской шел впереди них, пока они несли тело через порог на улицу. При виде усопшего наемные провожающие разразились плачем.
Я посмотрел на улицу и был поражен размером толпы, собравшейся на похороны Антипатра. Думаю, мне не следовало удивляться; в конце концов, он был одним из самых известных поэтов в мире.
Музыканты начали жалобную панихиду. Процессия медленно продвигалась вверх по узким улочкам Эсквилинского холма, пока мы не прошли через ворота в городской стене и не прибыли в некрополь, город мертвых. Гроб поставили на кучу дров. Было произнесено множество речей, превозносящих достоинства покойного, в том числе памятная речь Катула. Стихи Антипатра читались очень долго. Потом, наконец, зажгли костер.
Останки обратились в пепел, а пепел собрали в урну. Урна была помещена в простую каменную гробницу, а на гробницу была помещена мраморная табличка с изображением петуха, сжимающего пальмовую ветвь и скипетр, с ненадежно уравновешенным на краю основания суставом.
На протяжении всего процесса, наблюдая за всеми и под наблюдением всех, архимим носил посмертную маску и демонстрировал сверхъестественную имитацию того, как Антипатр, как известно, ходил, стоял или наклонял голову именно так.
Как гласит старая этрусская поговорка, каждый мужчина приходит на свои собственные похороны, но Антипатр был первым человеком, которого я знал, который ушел со своих похорон.
* * *
— Вы слышали, как меня назвал Катул? — Величайшим поэтом своего поколения! — Антипатр усмехнулся. — Но он неверно процитировал мою эпитафию Гомеру. — Вестник героев, представитель богов, слава муз, — сказал он, но на самом деле я написал — свет муз. Тем не менее, было лестно слышать, что мои собственные скромные усилия сравниваются с усилиями Гомера…
— Я почти не слышал ни слова, — сказал мой отец. — Все это время я все время ждал, что кто-то поймет твой обман и разоблачит розыгрыш. Я был бы разорен. Меня бы больше не называли Искателем, а прозвали бы Мошенником!
— Но никто ничего не заподозрил. Все прошло блестяще! Хотя, должен сказать, немного нервирует смотреть на то, как тебя пожирает пламя, а потом как собирают пепел, и вместе с кучкй пыли и гравия, и высыпают в урну. Антипатр сделал большой глоток вина. Наступила ночь, и мы вернулись в дом на Эсквилин, чтобы разделить наспех собранный обед из того что оставалось в кладовой. В доме было немного еды; мой отец ожидал, что мы должны были уже уйти.
— Честно говоря, Антипатр, это заставляет меня усомниться в твоем суждении, — сказал он. — Теперь я сомневаюсь, стоит ли доверить моего сына твоей заботе в таком долгом путешествии. Кто знает, на какой безумный риск ты, вероятно, пойдешь, судя по сегодняшнему примеру?
— Почему ты считаешь, что мальчик будет в большей безопасности, если останется здесь с тобой? Одна из причин, по которой я беру его с собой, заключалась в том, чтобы вывезти его из Рима, пока…
— Я не мальчик, — заметил я. Лучше бы я подержал рот на замке и выслушал остальное, что хотел сказать Антипатр. Как же я был молод и в каком блаженном неведении обо всем, что происходило в окружающем меня мире! Я зависел во всем от своего отца; он был моим щитом от ветров войны и потрясений. По закону я уже назывался мужчиной, но на самом деле я оставался тем, кем только что назвал меня Антипатр, мальчиком.
Почему Антипатр покидал Рим, да еще так тайно? Я смутно осознавал, что терпимость к греческим интеллектуалам, таким как Антипатр, в городе была на весьма низком уровне. Некоторые представители римской элиты, такие как Катул, восхищались греческим искусством, греческой литературой и ученостью, даже греческими философиями о том, как жить и любить. Но другие по-прежнему относились к грекам с подозрением, считая их не более чем побежденным народом, чьи низшие, чужеземные обычаи могли развратить римскую молодежь. То, что Рим был хозяином Греции, никто не оспаривал; все греческое сопротивление прекратилось за поколение до моего рождения, когда римский полководец Луций Муммий уничтожил город Коринф, ужасный пример, который заставил все другие греческие города подчиниться. Но подобно тому, как хитрые греки проникли в Трою благодаря уловке гигантского коня, так и в Риме нашлись те, кто считал греческих поэтов и учителей чем-то вроде троянского коня, коварно подрывающего римский образ жизни. У Антипатра были горячие сторонники в городе, такие как Катул, но у него были и враги, и в данный момент они были на подъеме.