— Я должна была рассказать ему все… Боже, почему ложь вырастает на самом гиблом месте!.. Я вывернула наизнанку всю свою душу — всю… Пропустила только историю с этим проклятым контрактом…
— Давай, детка, еще не поздно. Умоляю, чем скорее ты сделаешь это, тем лучше… Ведь Хоган может опередить тебя… — Сол встряхнул Дикси за плечи. — Смелее, действуй, я позову сюда Майкла. Только не надо бояться — он сильно любит тебя и сумеет понять.
Ожидание показалось Дикси вечностью. Она застыла с закрытыми глазами, моля прощения у кого-то всезнающего. Верующей она так и не стала, но все же обращалась к Нему: «Прости и помилуй меня, Господи… Прости и оставь его мне…»
— Я видел пленки, Дикси. — Майкл неслышно вошел и сел в кресло у окна — напротив нее, но не рядом — раздавленный, униженный, чужой. — Хоган рассказал мне о твоем контракте.
— Это единственное, что я скрыла от тебя. У меня не хватило мужества говорить о том, что стало для меня невозможным, отвратительным, гадким… Завтра конец… У меня были трудные времена, и я полагала, что не делаю ничего плохого. Позволила снимать за деньги то, что и так делала для порностудии… Мы развлекались с Чаком…
— Я видел пленки про нас.
— Они поклялись, что отменили слежку!
— Я должен поверить, что тебя убедили мерзавцы?
— Они представили доказательства, убрали Сола… Да, я поверила. Мне так хотелось в это верить…
— Бедная, наивная, обманутая девочка… А знаешь, что шептал мне этот тип с толстыми ляжками? Что ты специально продала «фирме» нашу историю, разыграв страстную любовь. За рекламу, так необходимую в твоей профессии. И в надежде на то, что я навсегда покину эти места, оставив тебе Вальдбрунн…
— Майкл! Гадость, гадость — это же мерзко! Ты поверил?
— Нет. Конечно, нет — ведь я еще жив. Поверив, я бы умер на месте — от разрыва сердца или отравления души…
Дикси все еще сжимала ладони, сомкнутые для молитвы. Но уже не обращалась к Всевышнему. Центром Вселенной для нее сейчас был Майкл. Дикси понимала, что должна рухнуть перед ним на колени, умолять простить ее, выпрашивать жалость и хоть какое-то сострадание. Но не могла шелохнуться.
— Что теперь будет? — прошептала она одними губами.
— Не знаю. Все изменилось, Дикси… Одна фальшивая нота может испортить прекрасную музыку. Здесь целая какофония… Глумливые «петухи», разрушившие гармонию.
Майкл не обвинял. Дикси физически ощущала боль, превозмогая которую, он говорил с ней.
— Я не считаю себя фотогеничным. Особенно без брюк и со скрипкой. Это трудно забыть, Дикси. Даже если поверить, что сенсационный фильм не появится в кинотеатрах… Ты выглядела очень убедительно… Я бы отдал тебе приз за лучшую женскую роль. Подвенечное платье, свечи, горящие фанатическим блеском глаза… И в постели…
— Это тоже у них есть?
— Все. У них есть абсолютно все.
— Мы расстаемся? — Дикси удивилась, что смогла выговорить эти слова.
— Выходит, так. — Он вышел, засунув руки в карманы и что-то насвистывая. Дикси не узнала мелодию. Как жестоко иногда мстит судьба за самую малость, пустяк! Дикси еще могла бы что-то изменить, если бы тогда, давным-давно, внимательней относилась к урокам музыки. Майкл насвистывал «Реквием».
В комнату ворвался Сол и сделал то, что должна была сделать перед Майклом Дикси, — рухнул перед ней на колени.
— Детка, детка, его нельзя упускать! Он заперся у себя в комнате. Такой способен на все! — Сол сжимал ее бессильно лежащие на коленях руки. — Нужен шок. Поверь мне: клин клином вышибают. Ну встряхнись же! Это твой единственный шанс! Постой на башне, просто сделай вид, что решила покончить счеты с жизнью… И подожди, я приведу его, и он вынесет тебя на руках!
— Нет, Сол. Это уже было. Такое не повторяется. Башня отыграла свое. Я уезжаю.
Это решение пришло к Дикси внезапно. Ее охватило острое желание нестись в автомобиле по темной дороге неведомо куда. Куда глаза глядят. Подальше от всего, в чем обманула ее жизнь.
— Эх, ты совсем расклеилась! — Сол до боли сжал ее руку и строго сказал: — Через пять минут стой наверху. Жди!
Через минуту Сол ломился в комнату Майкла.
— Господин Артемьев, умоляю, выслушайте. Я виновник этой затеи с контрактом. Но меня провели. Нас всех подставили.
Артемьев распахнул дверь, не пропуская гостя в комнату.
— Клянусь своей жизнью, Дикси была уверена, что слежка отменена, что вы в безопасности! Она любит вас, Майкл… Я так боюсь за нее. Она поднялась на башню… — Сол понял, что плачет, заметив холод в глазах Майкла. Оглядев комнату, Артемьев быстро подхватил скрипку и рванулся к двери.
— С дороги! Теперь моя сольная партия… Хотя я предпочел бы дуэт.
Сол замер, лихорадочно соображая: кажется, может сложиться отличный финал. Скрипач застанет на Башне Дикси и поспешит предотвратить трагедию. Только бы Руффо не задержал Дикси. Сол поспешил в ее комнату и оторопел: бледная как изваяние, она все так же сидела на диване.
— Скорее, Дикси, скорее к нему — на башню! Ты же должна была быть там! Дикси, это не игра! Майкл может решиться на самое страшное…
— Оставь. Я знаю, что мне делать. Хоган сказал, что Майкл плюнул в экран, когда там была наша ночь… И проклял меня, Сол…
— Идиотка! Руффо — сатана! Он задумал убить вас. Господи, как это ты раньше не поняла!.. «Хеппи-энд» — ха-ха-ха!.. Да они жаждут крови, вашей крови, детка! — с радостью умалишенного сообщил Сол и захохотал. Его истерический хохот, прерываемый всхлипами, сопровождал путь Дикси на Белую башню.
— Жив, Господи, жив! — прошептала она, услышав, как с высоты падают в темный колодец пронзительно печальные звуки.
Наверху стемнело. Лишь к западу небосвод еще сквозил прозрачной синевой. Там, на фоне этой помеченной бледными звездами синевы, возвышался Майкл, прижавшись спиной к каменному столбу. Он играл «Реквием» — реквием умершей Любви. Тема Моцарта, переплетенная с «Прогулками над ночным садом»! Он насвистывал ее, когда покидал комнату Клавдии, а значит — избрал смерть.
Белая рубаха, вздувшаяся парусом, распахнута на груди. И во всем — в последних отблесках ушедшего дня, в сгорбленном, болезненно ломком силуэте, отбрасывающем острый локоть, в срывающемся на хрип плаче струн — прощание, угасание, конец.
Дикси замерла, боясь вспугнуть возвышающегося над пропастью скрипача. Майкл опустил смычок и, заглянув вниз, отшатнулся. Затем осторожно сделал два шага по металлическому парапету, прижав к груди правой рукой скрипку, а левой придерживаясь за каменный столб. Еще шаг — пальцы едва касаются камня, поддерживая зыбкое равновесие. Крик ужаса застыл в горле Дикси.
Майкл выпрямился, вздохнул полной грудью, откинув назад подхваченные ветром волосы.
— Микки… — шепнула Дикси, выступая из темноты.
Он обернулся, глаза вспыхнули мгновенным восторгом, сумасшедшей радостью.
— Дикси!..
— Возьми меня с собой, любимый… — Она вспрыгнула на парапет и обняла сотрясаемые крупной дрожью плечи.
Не выпуская скрипку, он сомкнул руки за ее спиной. Прижавшись друг к другу, они чудом сохраняли равновесие. Бедром Дикси ощущала холодный камень столба, дававшего опору.
— Дикси! — выдохнул Майкл страшную боль, раздиравшую душу. — Как хорошо!
— Все позади, мой единственный, мой отважный, сумасшедший Микки! Как радостно манят нас твои «Прогулки»! — лихорадочно шептала она в его щеку, ликуя, что прощена. Ее ладонь, лежащая на камне, еще удерживала жизнь.
— Мы улетим, Дикси. Мы спасемся. Мы будем вместе всегда…
Приникнув к его зовущим губам, Дикси отпустила опору… Мгновение невесомости — замершая в блаженстве вечность. Вечность нескончаемого поцелуя… Навеки обнявшись, они понеслись в лунную ночь, и все оркестры мира грянули небывалое, убийственное крещендо…
Эпилог
Стол для гостей в большой гостиной уже накрыт, но хрустальную ладью, наполненную цветами, Рудольф хотел поставить сам: такой день! Грустный, благословенно-радостный день!
Вот и тараторят все без умолку. Всего-то четыре человека, а шуму, как в опере, когда выходит на сцену целый хор и каждый поет про свое. Но здесь в основном поздравления. Больше всех говорит крепкий красивый блондин, наверно, из киношных. Немолод, и волосы, конечно, подкрашены — так и отливают золотом. Маленький еврей, похожий на обезьянку, помалкивает, опуская печальные, умные глаза… Мадам Дикси — совсем как девчонка: держит хозяина за руку, заглядывает ему в лицо, а сама аж светится, словно Вифлеемскую звезду увидела. Барон больше молчит и почти ничего не ест. Напрасно кухарка старалась, готовя неведомый «борщ» по русской кулинарной книге. Ну, ничего, окрепнет — только что из больницы, четвертая операция. Теперь врачи обещают, что рука будет двигаться. Только вот играть Маэстро не сможет никогда. Говорят, все пальцы словно мясорубкой раздробило — ведь он так и не разжал их, не выпустил свою скрипку… А там струны-то словно лезвия… Вот профессор венский, очень знаменитый, по кусочкам все и собирал.