Алексис призывно улыбнулась и протянула ему свою молочно-белую руку:
— Ее ты послушаешься, ведь она привлекает тебя, Дэвисон. Не знаю, какую власть имеет над тобой эта рыжая женщина, и не знаю, как она это делает, но я прочла это в ее снах. У этой женщины есть власть над тобой. Она станет моим орудием.
Он осторожно приблизился к ней на шаг и прищурился. Марк определенно видел перед собой совершенные черты Алексис Холстид, но их затмевал другой облик: темные миндалевидные глаза, красиво очерченные губы, дрожащие веки.
— Уже слишком поздно, мой дорогой, у нас мало времени. Слишком долгими были мои попытки объяснить тебе, что ты должен сделать. Подойди ко мне, Дэвисон.
Как зачарованный Марк подошел к ней, пораженный необычным лицом и изменившимся голосом Алексис и перебирая в памяти предыдущие случаи ее лунатизма.
— Ты думаешь, эта женщина сумасшедшая, страдающая раздвоением личности. Возможно, ты никогда не поверишь в мое существование, Дэвисон, но по крайней мере выслушаешь меня. Если я заговорю ее устами, ты исполнишь мою волю, равно как ты должен будешь ей подчиниться.
Марк стоял, запустив руки в карманы брюк, и с любопытством разглядывал ее.
— Тебя терзают сомнения, Дэвисон. Это из-за надписи на двери гробницы. Она не дает тебе покоя.
Он удивленно взглянул на нее:
— Да, это так. Но откуда ты…
— Ты считаешь, что в Египте нет ни одной подобной надписи. Я скажу тебе почему, Дэвисон. Причина в том, что человек, который лежит там, не имеет себе равных.
— У него нет ни имени, ни глаз Гора, через которые он мог бы смотреть во внешний мир.
— Ты прав, Дэвисон. Мой возлюбленный Кхнатон — пленник в этом дворце. Но они поместили его туда не ради его безопасности, а для того чтобы отлучить его от мира. Жрецы Сокрытого боялись, что он может быть опасным для них.
— Почему?
— Они считали его преступником. Они думали, что он совершил ужасную несправедливость и сможет продолжить свое дело даже из могилы.
— И поэтому они лишили его имени?
Ветер чуть приподнял пряди ее густого черного парика.
— Они запретили произносить его имя, так как не хотели, чтобы он проснулся. Он спит глубоким сном, лишенным грез. Он не знает, кто он. У него нет сознания. Они навеки заключили его в темницу.
— Почему они не похоронили его в заранее подготовленной для этого гробнице в Вади?
— Жрецы Сокрытого боялись, что кто-нибудь любивший Кхнатона и хранивший ему верность может проникнуть в гробницу и пробудить его к жизни. Поэтому они повелели тайно построить в скале новые покои для его тела, которые никто не смог бы найти.
— А семь демонов?
— Они были приставлены там, чтобы никто не смог произнести его имя.
— Значит, его так просто пробудить? Достаточно только произнести его имя?
— Нет, этого недостаточно, мой дорогой, ведь Кхнатон был похоронен без амулета с именем на теле. Его тело покоится неузнаваемым. Никто не написал его имени на амулете и не положил его ему на грудь.
— Его убили?
— Даже жрецы не осмелились бы поднять руку на священную персону фараона. Когда Кхнатон понял, что его мечтам не суждено сбыться и что страну разрывают политические распри, его охватила глубокая печаль и он умер. Теперь вместо него правит его брат Тутанхамон, а он еще совсем ребенок.
— Если они хотели раз и навсегда избавиться от Эхнатона, почему же они тогда не уничтожили его тело?
— Они боялись катастрофы, мой дорогой. Осквернение тела фараона — ужаснейшее из преступлений, какое только можно себе представить. Какими бы жестокими они ни были, они прекрасно осознавали возможные последствия такого злодеяния. Но в то же время они боялись сохранить ему вечную жизнь, так как тогда его дух бродил бы по земле. Жрецы находились в затруднительном положении.
— И они нашли выход.
— До тех пор пока кто-нибудь не откроет гробницу и не вернет моему супругу его имя. Тогда он обрушит свой гнев на жрецов.
— Жрецы уже давно мертвы. Эхнатон спит уже три тысячи лет.
— Правда? А мне показалось, одно лишь мгновение…
Она вдруг замолчала и прикоснулась изящной ладонью к щеке. Марк нащупал в кармане зажигалку и стал раскуривать трубку, в короткой вспышке света он успел разглядеть лицо Алексис.
— Вы плачете… — сказал он тихо и потушил огонь.
Грациозным движением руки она смахнула слезы.
— Все эти годы, пока я ждала своего возлюбленного, мне было так одиноко. Без него мне нет жизни! Он — моя душа, мое дыхание! Одиночество, Дэвисон, тебе не понять того одиночества, которым наполнены мои странствия по этой бескрайней пустыне…