Николай выпил залпом пол бокала, протяжно выдохнул.
– До сих пор перед глазами этот дедушка стоит… и его фраза, что мы эсэсовцы… А, ведь, он прав, по факту… Вроде, не при фашизме живём, вроде, не каратели, а государство людей унижает и мучает похлеще гестапо, получается… мне просто обидно, что я был в этом всём дерьме…
– Чем теперь займёшься? – поинтересовался я.
Николай залпом допил коктейль, отставил бокал, положил кулак на стойку, опустил голову и исподлобья произнёс:
– Работать буду… но не на это треклятое государство… не на эту власть… Я ещё не знаю кем и где, но чтоб людям помогать. Пусть даже денег будет меньше, зато чист буду… и совестью, и душой – всем!..
Он положил на стойку несколько купюр и поднялся со стула.
– Спасибо, что выслушал!
Он усмехнулся:
– Денег на психолога нет, а поговорить не с кем.
Он откашлялся, как бы оговорился:
– …Выговориться некому…
Едва я собирался ему ответить, как Николай уже направился к выходу.
С тех пор, бывает он в баре довольно редко… и то, чтобы пропустить пару рюмочек коньяка по субботам. Вроде бы, умудрился стать адвокатом в какой-то частной конторе. Зарабатывает, говорит, неплохо. Совесть у него чиста. Вот, только, с Катей своей помириться так и не смог, ибо дедушка после этого визита очень скоро умер… Видимо, за это она его не простила….
Ветеран
Помни войну! Пусть далека она и туманна.
Годы идут, командиры уходят в запас.
Помни войну! Это, право же, вовсе не странно:
Помнить все то, что когда-то касалось всех нас.
Ю.И.Визбор
Пожилые люди к нам почти не заглядывают. А если и заглядывают, то им, как правило, не больше семидесяти лет и заказывают они, в основном, пиво или что-то безалкогольное.
Однако этот старик разительно отличался от всех остальных. Хотя… его стариком-то нельзя было назвать… скорее старичок… невысокий такой, скромный, с очень мягким голосом, всё время со своей старой-старой тростью, прихрамывающий на правую ногу. Лицо его, покрытое морщинами, всегда как будто сияет, ведь он постоянно улыбается своей старческой бледной улыбкой. Волосы, на удивление, ещё не выпадают, а наоборот красиво вьются, хотя и седые. Возраст не сделал его толстым, как делает со многими пожилыми людьми, наоборот – высушил, сделал почти как мощи.
Он заходит нечасто. В основном, ближе к вечеру, когда на улице ещё светло. Опираясь на свою трость, буквально запрыгивает на стул, кладёт пятьсот рублей и просит кофе с молоком и кусочком торта. Реже он заказывает рюмку водки…
В первый раз, меня даже умилила эта его простота заказа и общения. Такой искренней вежливости я ещё не слышал ни от кого из клиентов:
– Молодой человек, будьте, пожалуйста, так добры, сделайте мне немного кофе с молоком, и какого-нибудь торта кусочек мне дайте.
Вроде, ничего необычного, а настолько душевно звучало, что я даже выдал в сердцах:
– Все бы так заказывали…
– А что? Мне ж немного надо на старости лет.
– Всем бы так…
– Ну, так, раздолье же! Вон у вас сколько бутылок-то стоит! – восхищался он.
– И то правда.
– А я своё уже отпил. Помню, раньше мог много пить и не пьянел. А с возрастом как-то, знаете, здоровье стало жаль. Вот, уже тридцать лет как, считайте, не пью. Так, только, иногда по праздникам рюмашку пропускаю-другую. Дальше уже и врачи не велят…
– Ну, в вашем-то возрасте…
– А я, знаете, с двенадцати лет, ведь, можно сказать, пью…
Я поставил на стойку его заказ, он слегка отхлебнул кофе и стал вилочкой разрезать эстерхази.
– Как в сорок втором году прибился к партизанам, так и пошло… там же, сами понимаете, перед разведкой иль налётом всяко страшно, а так выпили по сто грамм, ну, мне пятьдесят давали, и, вроде, уже ничего – можно идти. Как будто наркотик какой-то, можно сказать, но пили многие…, наверное, даже, все…
– Так вы воевали? – удивился я.
– Конечно. Я сам-то из Мозыря. В деревне мы жили. У меня папа в сорок первом году на фронт ушёл, там и погиб… а через год к нам немцы пришли. Маму в Германию угнали, меня тоже хотели, так я в лес убежал. Хотел, помню, в армию – так не брали. Кому я в одиннадцать-то лет нужен был? Прибился к партизанам – там все нужны были. И вот, пошло как-то… Я маленький вышел, да и остался таким…
Старичок усмехнулся, поедая кусок торта.
– То провод отыщу немецкий – обрублю – без связи их оставлю. То в деревню какую забегу, разузнаю кто и где живёт и прочее, а потом в лес, к командиру отряда сразу. А он у нас здоровый дядька был, плотник, по-моему. Всегда, помню, говорил: «Спасибо, Гришуля! А дальше уже взрослые разберутся!». А я просился с ними на это самое дело. Всё никак не брали. Я тогда, по-тихому, следом за ними пошёл. Заметили всё-таки меня, но уж поздно было, иди, сказали, с нами. Мост нам тогда следовало взорвать, чтоб прям как поезд пойдёт, так сразу. Ну, стало быть, взрывчатку заложили, часовые-то немецкие – кто дрыхнет, кто ещё что делает – нам с руки было. Только состав показался – мы и рванули железку, и дёру оттудова. Дня два мы от немцев убегали – следы путали. На третий день какая-то группа ихняя нас нашла – в бой ввязались. Вы знаете, так страшно мне никогда не было! Вокруг стрельба, крики наших и этих… а я только с лопаткой сапёрной… Что я мог сделать? Помню, увидел мёртвого немца, а у того автомат валяется. Только я прыг к нему – так пуля в руку как вонзилась. Вроде бы больно, а вроде бы и страха больше… я вцепился в этот автомат – весь магазин, наверное, в какого-то немца выпустил. И, знаете, как будто бы радость – убил врага родины нашей советской, а с другой стороны, вот он труп – я его убил, да как же ж так? Мы тогда, слава богу, никого не потеряли. Ранило только наших много, лечили долго. Меня тоже. Пулю-то извлекли, но крови я потерял прилично, говорят. Полгода, примерно, не пускали меня никуда, даже осмотреть что-нибудь сходить.