— Мама, завтра утром Наське надо вернуться к Дарине, — сказал я.
Лицо у мамы закаменело. Отец потянулся к бутылке и вновь наполнил рюмки.
— Это обязательно? — спросила мама жалобно.
Я молчал.
Ну что я, слепой, что ли? Не вижу, что родителей будто включили сегодня?
— Это обязательно, — неожиданно сказала Наська. Повернулась и обняла мою маму. — Вы хорошая. Я бы у вас осталась.
У мамы задрожали губы.
— Но вы же догадываетесь, да? — сказала Наська. — Я не совсем человеческая девочка. Я из Гнезда. Я Изменённая. И Дарина тоже. Я куколка, она жница.
— Сволочи, — тихо сказал отец.
— У меня была… нет, не хочу даже называть, — тихо сказала Наська. — Очень гадкий рак. Его вообще не лечили, и сейчас не умеют. Родители пытались собрать денег, но это всё равно бы не помогло. А тут ещё Перемена. Всем стало не до того. Я бы умерла, но появились Гнёзда. Я не помню маму, только придумываю себе, но у меня есть её письмо. Она там всё рассказывает. Я её понимаю и не сержусь. И на Гнездо не сержусь.
Мама молчала.
— Ты приходи утром, Макс, — попросила Наська, не отрываясь от моей мамы. — Сегодня был такой чудесный день. Утром мы пойдём в Гнездо. Дарина ждёт, я чувствую.
Я взял отцовскую рюмку и выпил. Потом мамину.
Никакого вкуса. Как у отцовского виски в ночь Перемены.
Отломил кусочек пиццы, бросил в рот и вышел.
Ничего я не мог сделать, никому не мог помочь.
И никто не был виноват.
Даже Инсеки.
Потому что если бы не они — вся Земля была бы радиоактивной пустыней, в которой дикари дрались за банку тушёнки.
У меня, конечно, были заначки в квартире. И кубинский ром, и английский джин, и настоящий французский коньяк. И вино, кстати, было. Даже шампанского две бутылки — я всё собирался поразить какую-нибудь девчонку новогодним праздником с шампанским.
Поэтому я открыл бутылку обычной водки, даже не из комка, а из государственного магазина. Чистая химия, если откровенно.
Налил в стакан сто грамм, выпил, понял, что не поможет. И пошёл спать.
Это был очень интересный и необычный день. Но утром он окончательно останется в прошлом.
Я отрубился сразу, без пустых переживаний и лишних мыслей. Спать так спать, нечего ворочаться.
И проснулся, как мне показалось, почти сразу же. В комнате было темно и тихо, но я ощутил, что не один.
Пистолет был далеко, в кобуре на столе. Но на тумбочке лежал японский кастет — явара. Да, считайте меня параноиком. Когда начинаешь жить один в восемнадцать лет в чужой большой квартире — хочется иметь под рукой что-нибудь неожиданно полезное.
Я медленно, будто во сне, пошевелился, высвобождая руку из-под одеяла. Почувствовал, что кто-то сидит в ногах кровати.
Резко подтянувшись, я хлопнул рукой по тумбочке, лежащие на зарядке часы засветились, я подцепил явару и замахнулся.
К счастью, слабенького света часов хватило, чтобы я разглядел свою весёленькую детскую пижаму.
— Наська? — обалдел я, садясь.
Куколка сидела, сжавшись в комок, сплошь коленки и локти, смотрела на меня широко раскрытыми глазами и мелко тряслась.
— Что стряслось… Что с родителями?
— Они спят…
— Что ты здесь делаешь? Как ты вошла?
— Ключ у них взяла…
Ну да, конечно, ключ от моей квартиры у них возле дверей висит… задвижку я не закрыл… наверное.
Что, впрочем, не отвечает на основной вопрос.
— Ты зачем пришла?
— Мне… мне страшно. Я слышу…
Почему-то я сразу понял. Наверное, тоже ощущал, только не привык к такому.
А теперь услышал.
В километре от нас ныло, будто больной зуб, Гнездо.
— Что это? — я сел, спустил ноги на пол.
— Ты слышишь? — кажется, она обрадовалась.
— Да уж, спасибо печати… — буркнул я. Во рту пересохло. Ненавижу алкоголь. — Ты видишь в темноте?
— Немножко.
— Принеси мне с кухни стакан воды. Лучше из холодильника, не из-под крана.
Наська бесшумно исчезла. Я опять пошевелил часы, в их слабом свете натянул джинсы, стал застёгивать рубашку.
Наська появилась с фарфоровой кружкой. Как-то она ухитрилась всё сделать совершенно бесшумно. Я жадно выпил воду, сказал:
— Воду лучше наливать в прозрачные стаканы, так вкуснее.
— Правда? — поразилась она.
Фраза подействовала, у неё мозги заработали в другую сторону.
— Почему сразу не разбудила? — спросил я.
— Да я только присела, ты проснулся…
— Гнездо раньше так… пело?
— Нет.
Конечно, это было не пение, не музыка, да и вообще не звук. Но как иначе-то назовёшь.