Дмитрий замолчал. Он вспомнил о Софии и представил, что она сейчас в крохотной камере. И ей надеяться не на кого.
— Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам… — вспомнив Шекспира, продекламировал Генри. — Хорошо. Может вы и правы. Решать вам. Я зайду завтра.
Глава 18
Перед встречей с Генри Киссеном Владлен решил погулять по Милану. Он, наверное, первый раз в жизни не знал, что делать. Если опираться на реальные факты и сухие цифры — необходимо принимать предложение американца. Но потрясающая интуиция Владлена — человека, выбравшегося из обшарпанной коммуналки к вершине власти, — кричала об опасности такого шага. Страна становилась зависимой от планов ни кому неизвестных людей. От пресловутой мировой закулисы.
Владлен шёл по Via Brera в старой части города. Картины местных художников, расставленные вдоль улицы, сувениры, витрины магазинов с модной одеждой его не интересовали. С любопытством он заглянул в несколько католических храмов. Людей в них почти не было. Похоже, что идеи равенства и братства, в какую бы форму их не облачали, уже не пользуются популярностью. Будь то марксизм-ленинизм или христианство. Люди не хотят быть безликими, не хотят быть гайками-болтиками в непонятном им механизме. Хотят хоть чем-нибудь выделяться из толпы. Серые рубища праведников никого уже не манят.
Владлен Семёнович Брахмин будто пытался сам себе доказать, что Генри Киссен прав.
«Советский Союз зашёл в тупик. Звонкими речами и пустыми обещаниями людей работать не заставишь. А без этого невозможно построить крепкую, богатую страну.
Конфронтация с Западом бесперспективна. Если начнётся большая война, победителей не будет. Значит только сотрудничество.
Можем ли мы диктовать условия этого сотрудничества? Конечно нет. И дело даже не в технологиях. Если не слушать горлопанов и прожектёров, то у нас почти не осталось людей, которые умеют и хотят работать. Генри прав: энтузиасты кончились. А за медаль или почётную грамоту желающих вкалывать нет».
Он вспомнил неутешительные прогнозы, которые давали советские профессора-экономисты.
«Значит, сейчас мы можем выжить только на ресурсах. А дальше? Дальше попытаться подготовить новую элиту. Дать людям новые стимулы.
А если не получится? Если не получится, мы станем страной третьего мира. Нет грамотных и толковых людей — нет будущего. И никакие великие лидеры, никакие «измы» это не исправят.
Значит, сейчас Советскому Союзу нужен покупатель для нефти и для газа. Генри обещает, что это будет Европа. В новом мире он отводит ей роль завлекающей витрины.
Чтобы заставить ослика работать, нужна палка и морковка. Вот Европа и станет этой морковкой. А чтобы «витрина» жила хорошо, кто-то должен эту витрину обеспечивать. Значит, мы за собственные деньги выкормим тех, кто будет нас презирать, ненавидеть и бояться? Тех, кто, может быть, нас и похоронит?.. Да. Но только, если мы не используем свой шанс».
Он вспомнил первую послевоенную зиму. Школу в центре Москвы. Как и большинство учеников, Владлен ходил на занятия в стоптанных валенках с парой заплат на пятках. Однажды он увидел на незнакомом старшекласснике американские военные высокие ботинки тёмно-коричневого цвета из толстой свиной кожи. Их глянцевый блеск мгновенно стал для Владлена символом успеха. Он готов был пойти на что угодно, лишь бы заиметь такое чудо.
Именно тогда у Владлена появилась мечта: попасть в круг людей, которые ходят в таких ботинках. Перебрав все варианты, он понял, что у него есть только один путь достичь своей цели — упорство и трудолюбие.
Школу он закончил с золотой медалью, институт с красным дипломом. Делать ставку на успешный брак Владлен не стал. И не только потому, что реально оценивал свою неказистую внешность. Ему хотелось, чтобы женщина его боготворила, а в случае выбора невесты из высшего круга, на это рассчитывать не приходилось.
Со временем зависть к богатым и презрение к бедным и неудачникам стали чувствами, которые будили его по утрам и заставляли действовать: бежать в ванную под ледяной душ, поднимать гири, учить стихи Киплинга и Байрона. Всё это отразилось на его лице. Губы навсегда застыли в кривой высокомерной усмешке. Немигающие глаза потеряли цвет и юношескую восторженность. В них не было даже подобия какого-либо интереса к собеседнику. Он был уверен, что знает о людях всё. И это знание позволяет ему презирать их мысли, их желания — презирать людей с их легко предсказуемыми поступками.