— За хорошего человека спасибо. Только, признаюсь, не ощущаю себя человеком — существо какое-то. Я ведь, Таисия Анисимовна, боли не чувствую, жары и холода не замечаю, в еде не нуждаюсь. Мысли читать могу — не страшно вам?
— Болен ты и самому лечиться надо. Пойдёшь, в поле упадёшь, как в бане прошлый раз — кто поднимет? Оставайся.
— Нет, Таисия Анисимовна, я должен взглянуть на Наташу и Катюшу, сердце успокоить.
— Успокоишь — приходи.
— Одолжишь одёжку — мой костюм мало годится для похода.
— До утра останешься — дам.
Подумал, ну, почему бы не уважить — у меня-то не горит, хозяйка просит. Остался словом.
Когда луч лунный в щель пробился оконной занавески и лёг на половицу, Таисия появилась в дверях в ночной сорочке.
— Спишь, Алексей? С тобой прилягу, — и нырк под одеяло.
Пристроив голову на моём плече, обняв за другое, посетовала:
— Давненько с мужиком я не спала.
— И не получится сегодня.
— Дурачьё вы, мужичьё, все мысли об одном, — заявила, нежно теребя пальцами мою ключицу. — А нам, бабам, иногда просто хочется прислониться к крепкому плечу, почувствовать себя небеззащитной, напитаться силы вашей и энергии.
Ну, что ж, питайся. Нашёл её ладонь и крепко в своей стиснул.
Наутро хозяйка обрядила меня в мужние толстовку и штаны, на ноги дала кроссовки, на голову широкополую соломенную шляпу. Пандану сделала, обрезав край спортивной шапочки. Положила в карман деньги на автобус и вышла проводить.
Молчала, ожидая, а как запылил вдали рейсовый, робко попросилась:
— Может, я с тобой? Вдруг в дороге станет плохо.
На моё отрицательное молчание:
— Ну, тогда вечерним возвращайся — буду ждать.
Наверное, лукавил, убеждая себя и прочих, что только глянуть на Наташу хотел — хотел ещё чего-то, быть может, объяснить причину внезапного исчезновения, чтоб не остаться в памяти любимой недостойным человеком. Ещё какие-то мыслишки душу царапали….
Её увидел за забором в топике и шортах — загорелую, весёлую, яркую своею красотой. Она ковыряла тяпкой землю меж картофельных кустов и напевала. А я любовался ею и любил….
Мужик к ней подошёл — плечистый и рукастый, годов не больше тридцати — вытер ветошью ладони и шлёпнул ей по заду. И не пощёчина в ответ, а поцелуй.
Мне расхотелось объяснять Наташе причину своего исчезновения в тот памятный день. Да и подглядывать тоже.
Выследил Катюшу. За нею по пятам ходил бутуз бесштанный — слушал выговоры, сунув палец в рот. А другой, такой же белобрысый, но постарше, сидел в сторонке, готовый сорваться на подвиги по первому зову Величественной Екатерины. Я потратил все оставшиеся деньги на шоколадные конфеты и подозвал его. Ему лет восемь, и был он рассудительным весьма:
— Ты кто?
— А ты?
— Куренков Вова.
— Они?
— Это моя сестра Катя и Валька, брат.
— Угощайтесь.
Он обернулся:
— Эй, подите-ка сюда. Катя, Валька….
Сунул пакет белобрысому Вове и прочь пошёл — мне не хотелось быть узнанным Катюшей. Шел, утирая слёзы — лишний ты, Гладышев, человек, и на той Земле, и на этой. Могила твоя обитель. Здесь вот сяду у общественного колодца в тени тополей, остановлю сердце, и пусть меня хоронит Сельсовет.
Сел и был готов исполнить задуманное — драма, происходящая у двора напротив, привлекла внимание.
Баба стояла монументом, скрестив руки под грудями, в вырезе платья похожими на ягодицы. Подле неё два пацана — один мелкий и робкий, второй пинал мешок с чем-то шевелящимся внутри.
— Мёртвому припарка твои пинки, — заявила тётка, — снеси к болоту, утопи.
— Так убью, — юный живодёр припал на колено и нанёс мешку три быстрых и сильных удара кулаком — так бьют крутые парни в американских боевиках.
Мешок молчал, но шевелился.
— Постой, я сбегаю за монтировкой, — мелкий сорвался с места.
Оставаться безучастным не было сил. Я подошёл.
— Бог в помощь, миряне. А чем я могу?
— Сильно обяжешь, если мимо пройдёшь.
Это баба так высказалась, но я проигнорировал.
— Так понимаю, Божью тварь жизни лишаете? А не боитесь?
— Чего? — толстуха вызывающе вздёрнула три подбородка.
— Воспитать из недоросля убийцу — сейчас он на животное руку поднял, завтра на человека.
— Мужик должен уметь защищаться.
— От мешка?
Примчался мелкий с монтировкой:
— На.
Но я перехватил её.
— Так значит, не боитесь?
— Кого, тебя? — живодёр, ободренный заступничеством матери, начал дерзить.
— Бога.
— А ты кто такой?
— Я и есть Бог.
Согнул руками монтировку в дугу и бросил в сторону. Очевидцы остолбенели.
— Во, блин, — шевельнулся живодёр. — Что тятьке скажем?
— Скажи, чтоб выпорол тебя как следует.
Взвалил мешок на плечо и прочь пошёл.
За околицей присел в густых лопухах. На ощупь стал знакомиться с содержимым крапивного узилища. Что имеем? Лапа, лапа, голова — наверно, псина. Досталось, брат, тебе — за что, если не секрет? Цыплёночка загрыз? Нехорошо. Ты его жизни лишил, а они б тебя.
— Не дёргайся, не дёргайся, — это я уже голосом. — Сначала поработаю с твоею головой, потом уж отпущу, не то ты убежишь и опять в какую-нибудь историю врюхаешься. Знаю я вас, дворовых псов. Кстати, как зовут тебя?
Ни черта я не знал собак — ни держал своих, с чужими не общался. Впрочем, вру — Катюше на день рождения подарили с Наташей щенка белого пуделя, и он жил в нашем доме. Кстати, что-то нынче его я не приметил….
Стиснул в ладонях собачью голову, попробовал проникнуть в её компьютер через мешок. Удалось. Огляделся — конечно, навороты не как у homo sapiens, но не прост, не прост собачий мозг. Вот эта пульсация откуда? Наверное, болевые ощущения. Уберём….
Давай-ка, брат, мы тебя перевоспитаем. Ведь бывают же умные собаки, о которых восторгаются — только что не говорит. Или это от дрессуры? У тебя пусть будет от природы….
Ковырялся в извилинах собачьего мозга, не торопясь, не считаясь со временем. А оно светило отпустило на покой и подтянуло к околице из берёзового колка туманную марь.
— Ну что, Артемон, в путь иль заночуем тут? — развязал мешок, выпуская на свободу лохматого пса.
После двух-трёх неудачных попыток он встал на ноги, часто вздрагивая всем своим кудлатым существом, побрёл прочь, припадая на четыре лапы.
— Что, больно? Врёшь. Ноги переломаны? Да ты б на них и не поднялся. Готов поверить, рёбра не целы — дай срок, срастутся. Куда направился?
Собака скрылась в лопухах. Ну, знать, судьбе навстречу. А мне дорогу надо выбирать. Поднялся, огляделся. В лощине, ещё свободной от тумана, светился костерок. Рыбаки, охотники, мальчишки?
Оказалось, сторож Митрич коней хозяйских пас.
— Не страшно одному-то? — получив разрешение, присел к огню.
— Это умышленнику надо опасаться, мил человек, — старик усмехнулся. — Коньки ретивые — враз копытом зашибут.
Будто в ответ на его слова, едва различимые во мраке лошади забеспокоились, зафыркали, забили о земь подковами.
— Волк? — высказал догадку.
— А хоть бы, — Митрич спокойно ковырял палкой угли костра. — Это они стаей на одного смелые, а теперь его вмиг стопчут.
Выкатил из костра несколько закопченных картофелин.
— Угощайся.
Меня вдруг осенило.
— Я сейчас.
Разломил картофелину, отошёл в темноту и позвал свистом.
— Кто там у тебя? — спросил Митрич.
— А никого, — оставив картофелину на кочке, вернулся к костру. — Пёс дворовый приблудился, да где-то не видать.
— Пёс? Ну, тогда понятно — псу, если не бешенный, лошадку не испугать.
Кони действительно скоро успокоились.
— А волку?
— Волчий запах их в ярость приводит. Тут такая свистопляска зачнётся — уноси-ка, серый, ноги, пока цел.