— Сто процентов. Возможно, остановка сердца. Как говорится, вскрытие покажет. Поможете загрузить?
— Давай, ребята, в "скорую" его.
Оперативники извлекли тело из кресла, спустили вниз и загрузили в "таблетку". Минут через сорок она остановилась перед моргом. Два дюжих грузчика перенесли труп в хранилище, и поместили на пустую полку. Её номер пометили в регистрационной книге.
Яркий с утра, жаркий в полдень, к закату день скуксился, подтянулись тучи, и закрапал дождь — грибной в лесу, нудный в городе. Макар и Захар, грузчики морга, их ещё звали "двое из ларца", закончив рабочий день, домой не спешили. Не торопясь приговорили бутылочку водки, почали вторую.
— Я тебе говорю, он бомжара. — ткнул дольку луковицы в соль Макар. — Их нынче целую шайку повязали.
— А костюмчик на нём от Кардена?
— От Кардена, от Вирсачи — какая разница? Добрый костюм — отстирать, почистить — на барахолке без базара за пару штук с руками оторвут.
— Ну, ты наговоришь, — отмахнулся Захар.
— Как хочешь. Пойду один сыму, отмою, продам, а тебе хрен…, - Макар сложил фигу и сунул в нос товарищу. — Вот тебе хрен.
— Да убери ты, — Захар отмахивался от кукиша, назойливо тянувшегося к его лицу, потом схватил пустую бутылку. — Как дам щас!
— Верю. Не надо кровопролития, — Макар довольный улыбался. — Давай замахнём по маленькой, пойдём да сымем.
У товарища было иное предложение.
— Давай допьём, пойдём сымем да по домам. Один возьмёт штаны, другой пиджак — чтоб без обману.
— Да ты за кого меня держишь? Бери, стирай — всё одно выручку пополам…..
…. Лучше мне умереть. Все труды и жертвы оказались напрасными. Без оптимизатора, без Билли мне не покинуть этот мир. А жить в грязи, с таким ущербом в организме не могу — лучше умереть. Я остановил сердце….
Далее с моим оцепеневшим телом суетливые параллелики проделали уже известные манипуляции, в результате оно оказалось в морге на полке с номерком. Сердце не бьётся, кровь не пульсирует, кожа дубеет. Единственно, мысль работает.
Ну, и что вскрытие — хуже не будет, а боли я давно не ощущаю. Зато исполнится великая мечта великого поэта.
— Я хочу навеки так уснуть,
Чтоб в душе дремали жизни силы,
Чтоб дыша, вздымалась тихо грудь.
Буду лежать в гробу и сам с собой неспешную вести беседу. Без суеты мирской скорее истина откроется — откуда есть пошла энергия, родившая материю. Поэтому хотел я умереть….
Вспыхнул свет, открылась дверь. Двое из ларца, придерживаясь за перила, спустились вниз, пошли рядами полок.
— Ты номер помнишь?
— Нет. Я полку помню. Вот здесь вот он. Ага, не он.
После двух-трёх неудачных попыток меня нашли. Чьи-то руки пиджак расстегнули.
— Ты посмотри подклад какой, материя…. Я говорю, две штуки баксов стоит…..
— Ну, понесло. Давай, сымай….
Видит Бог, хотел я умереть.
— Макарушка, ты не помнишь: мы его несли — глаза открыты были?
— А что?
— Да ён открыл их.
— Бывает. Закрой, коль напрягают.
— И пасть разявил.
— Смотри-ка, цапнет.
Но цапнул я Макара, попытавшегося расстегнуть мне молнию на брюках. Увидев пальцы на своём запястье, он не вздрогнул от испуга, обыденно так пожурил:
— Ты что, блин, балуешь?
Потом проследил взглядом, откуда они к нему пожаловали, закатил глаза и с глухим стуком сложился на бетонный пол.
Захар оказался крепче нервами и скорым на ногу — когда я спрыгнул с полки, он нёсся коридором, оглашая пустое здание сиплым воем.
— Ооо, ёёё….
Видит Бог, хотел я умереть.
Утро застало меня в пути, далеко за городом. Утро промозглое, сырое, с дождём без солнца. Мой летаргический сон пошёл на пользу — ни тошноты, ни каруселей в голове. Шёл себе бодрым шагом, не опасаясь погони — регистрационную-то книгу я уничтожил. Знать в морге сейчас переполох. Подъезжают родственники, а им — ищите сами, или выбирайте, какой понравится. Господи, прости.
У меня появилась цель. Прежде, чем залечь в гробу за философию, навсегда распростившись с этим (и со всеми параллельными ему) светом, должен убедиться, что Наташа и Катюша, живут в безопасности и не нуждаются в посильной мне помощи.
Но как искать иголку в стоге сена? Наверное, магнитом.
Что подсказывает сердце? В какую сторону стопы направить?
Господи, вразуми!
И поскольку с высот небесных не звучало громогласно: а пошёл ты…. я шёл, куда глаза глядят. А глядели они вдаль, затянутую сеткою дождя. Шлепал по лужам итальянскими туфлями, промокший до последней Карденовской нитки, но ни грамма не страдавший от стихийных неудобств, да ещё распевавший от полноты душевного комфорта: