Лесли Дик учит студентов: «Произведение, над которым вы работаете как художник, на самом деле игра, но игра в серьезном смысле. Все равно что двухлетний малыш открывает, как построить башню из кубиков. Это не безразличие. Вы материализуете свои идеи и привносите в мир что-то из своего внутреннего мира, вы освобождаетесь».
12 часов 45 минут. Обсуждение в классе критики продолжается уже больше двух часов. Выступила почти половина студентов, но Ашер не проронил ни слова, и никто ничего так и не сказал непосредственно о рисунках Джоша. Хотя беседа интеллектуальная, трудно почувствовать себя полностью ею поглощенным. Из своих размышлений я вновь вернулась к довольно отвлеченным дебатам, участники которых еще не имеют достаточного опыта. Многие комментарии не относятся к делу, поэтому невозможно не отвлекаться и не погружаться в собственные мысли.
Несколько дней назад я поехала в Санта-Монику, чтобы встретиться с Джоном Бальдессари, которого считают своим учителем многие художники в Южной Калифорнии. Рост Бальдессари – шесть футов и семь дюймов, это великан с растрепанными волосами и седой бородой. Однажды я слышала, что он похож на Сасквач-Санту[18], но мне подумалось о Боге – хипповой версии микеланджеловского благородного старика из Сикстинской капеллы. Бальдессари учредил семинар по критике «Постстудийное искусство» в 1970 году – когда открылся Калифорнийский институт искусств – и продолжал преподавать, невзирая на успешно складывавшуюся международную карьеру. И хотя он был принят на работу в институт как живописец, но уже работал в других техниках как концептуалист. Когда мы сидели у него во дворе под зонтиком и пили воду со льдом, он объяснял, что не хотел называть свой семинар «Концептуальное искусство», поскольку это звучит слишком узко, тогда как «Постстудийное искусство» привлекает всех, кто не является приверженцем традиционных методов. «Несколько живописцев влились в наши ряды, но в основном у нас были студенты, не занимающиеся живописью. Аллан Капров [создатель перформансов. – С. Т.] стал заместителем декана. В первые годы мы с ним вдвоем противостояли целому штату живописцев».
Невозможно назвать, сколько студентов выпустил Бальдессари, и хотя теперь он преподает в UCLA, но все до сих пор считают его основоположником того метода преподавания, который в самом чистом виде существует в Калифорнийском институте искусств, но получил распространение по всей стране. Один из девизов Бальдессари – «Искусство рождается из неудачи», и он говорит студентам: «Вы должны пробовать. Не следует бездействовать, боясь совершить что-то неправильное, мол, „я лучше не буду ничего делать“».
– Как вы понимаете, хороший у вас класс набрался или нет?
Он задумался и покачал головой.
– Не знаю, – сказал он. – Довольно часто мне кажется, что я безупречен, но все наоборот. А когда я действительно учу, то не сознаю этого. Вам не дано предвидеть, что именно просекут студенты.
Бальдессари уверен, что главнейшая задача художественного образования – разрушить ореол таинственности, которым так любят окружать себя художники: «Студентам необходимо знать, что искусство создается точно такими же людьми, как они сами».
В 13 часов 15 минут все стихло, и Ашер произносит первые слова. Закрыв глаза и сведя руки в замок, он говорит: «Простите». Студенты поднимают голову. Я сижу в ожидании, предвкушая короткую лекцию. Настал момент разговора начистоту. Или откровения. Но нет. Ашер бросает взгляд на рисунок Джоша и, верный своему умению почти отсутствовать, спрашивает: «Почему вы не подошли к решению этой задачи с помощью слов или музыки?»
Одна из заповедей Калифорнийского института искусств – «никакой техники без надобности». Некоторые коллеги-художники обучают студентов, как говорится, только «до запястья» (другими словами, сосредоточиваясь на мастерстве), в то время как здесь студентов учат только «дальше запястья» (внимание к рассудку настолько велико, что совершенно отрицается умение создавать искусство руками). Сегодня в институте преподают очень разные люди. «Мы все противоречим друг другу, – говорит Лесли Дик, – но превалирующая точка зрения такова: художник, чья работа не смогла продемонстрировать некую концептуальную точность, не более чем самозванец, иллюстратор или оформитель».
Вслед за вопросом Ашера начинается разговор о концепции рисунка. В 13 часов 30 минут Джош чистит апельсин. Ворчит чей-то желудок. Ашер нерешительно поднимает палец. Я думала, он объявит перерыв на обед, но вместо этого он спрашивает: «Чего ты хочешь, Джош? Заставь группу работать». Джош выглядел измученным и удрученным. Он неохотно положил в рот дольку апельсина, но потом его лицо вдруг просветлело. «Мне было бы интересно узнать, ощущается ли политический подтекст в моей работе». При этих словах класс проснулся. Политика – центральная тема бесед на семинаре. Немолодой мексиканский студент, который уже достаточно покрасовался перед всеми, заявив об «израилификации США за счет этой чуши, названной охраной отечества», получает возможность с жаром пуститься в новые напыщенные тирады. После его пятиминутной проповеди женщина-мулатка, сидящая в противоположной стороне аудитории, отвечает тихо, но взволнованно. Эти двое демонстрируют великолепное соперничество. В их взаимной ненависти столько страсти, что мне кажется, они симпатизируют друг другу.
18