— Она не сложная, ты наверняка смогла бы пошить.
Ей могло так казаться, ведь она старалась извлечь из меня максимум пользы, коль скоро я ела её хлеб. Но простой силуэт из прямых линий требовал высочайшего знания кройки, старательности исполнения, тщательного подбора ткани с соответствующей фактурой и неуловимой искры таланта, без чего нет хорошего ремесла.
Belle‑de‑nuit отличалась как раз таким мастерством исполнения и гаммой фиолетовых оттенков, волнами светлеющих к верху. Тени укладывались поперёк, и эта особенность перечёркивала пригодность платья для моей госпожи. Она выглядела бы в нём как зебра с большим задом, цвета левкоя.
— Очень утончённое, и эти поперечные плоскости тоже смелые, — подчеркнула я дипломатично.
— Я не настаиваю на цвете, он может быть однотонный. Пурпур или ирис.
— Но это не будет то же самое, — убеждала я. Именно цвет, этот и никакой другой, составлял неотъемлемый элемент целого.
— Будет видно после примерки toile.
Я молчала. Я не сумею пошить Belle‑de‑nuit. Я достаточно знала тайны профессии, чтобы быть в этом уверенной, но не имела понятия, что означает toile.
После показа Вероника заказала toile номер такой‑то, указанный в программке рядом с Belle‑de‑nuit. Она застолбила себе половину модели, с трёхдневным сроком на принятие решения, так что назавтра посыльный из «Контессы» доставил плоскую коробку.
Вероника исчезла с картонкой, обёрнутой в бумагу под кремовое кружево, в своём звуконепроницаемом кабинете, но сразу же меня позвала.
— Ну, как я тебе?
Она стояла перед зеркалом, служившим ей для коррекции мимики и жестов, в чём‑то, напоминавшем паломнический балахон из лиловой материи, в котором по более тщательном рассмотрении я узнала благородный покрой Belle‑de‑nuit. Так выглядело toile — фантом того платья, сшитый из дешёвой материи с похожей фактурой по габаритам моей госпожи.
— Эх, нет у тебя воображения, — вздёрнула она плечами, подытоживая моё молчание.
— Я простая швея.
Belle‑de‑nuit ей пошили из фиалкового шелка с ручной вышивкой в лиловой гамме, которая шла полосой от левого плеча до обреза. Это платье хоть и отличалось от того на показе, всё же являло собой индивидуальность хорошего портного, стоило очень дорого, Вероника выглядела в нём замечательно.
Эту драгоценную фиолетовость она купила для одного приёма.
Переняв французский обычай, встречи со знакомыми она проводила в городе. Этой традиции способствует неисчислимое множество забегаловок самого разного уровня, действительно доступных для каждого, всегда открытых, потому что когда одни закрываются, другие как раз начинают работать.
В доме Веры гости бывали редко. Иногда, без связи с именинами или днём рождения, которых она скорее не афишировала, приглашала толпу, которая бродила по саду и дому с настежь раскрытыми всем ветрам дверями с бокалами, чашками и тарелками.
В этот раз происходило нечто подобное.
Меню, от холодных закусок до пломбира и сыров, приехало на фургончике, приспособленном для подогрева и охлаждения, так что то́, что должно было быть кипящим, было кипящим, а то, что должно было быть ледяным, было ледяным.
Для холодного буфета накрыли в салоне, для горячего ужина — на веранде. Все неквалифицированные работы Вера приберегла для меня, и это здорово уменьшило расходы. Отказались от услуг поварёнка, остались кельнер и сомелье.
Во дворе зажгли фестоны китайских фонариков, на столах разгорались свечи в хрустальных плошках за цветными экранами от ветра.
— Она совершенно утратила голову, — говорила одна дама другой.
Я за перголой собирала грязную посуду, которую гости оставляли в самых разных местах. Навострила уши: дамы перемывали косточки моей госпоже. Соотечественницы. Разговаривали по‑польски.
— Ты знаешь, сколько она заплатила за платье?! Три вышивальщицы работали, чтобы успеть к сегодняшнему вечеру. И что, он хотя бы взглянул на весь этот шик?
— Мужчины не разбираются в таких petit вещах{79}. Вот если бы она гранатомёт принесла, он бы обратил внимание. Женщины тоже такие бывают, мужланки! Кто он такой?
— Будто бы посредник в торговле произведениями искусства, будто бы декоратор интерьеров, будто бы имел дело с высокопоставленными чинушами «Пээнэра», вовлечёнными в коррупцию и воровство. Мастерскую на Сент‑Антуане купил с помощью Союза свободных художников. Говорят, что это устроил ему Дюбинэ, успешный график и гомосексуалист. Одно можно точно сказать — жених у Веры очень пристойный и ему хронически не хватает денег.