Выбрать главу

— Сниму какой‑никакой угол.

— У вас есть на что жить первое время?

— Есть, — перед ним я не стала хвастаться ни Парижем, ни журналами.

— Лучше всего купить дом у пенсионерки, — посоветовал председатель.

Миколашу я застала безлюдной.

Все, кто имел руки и ноги, были в поле, садили «Виргинию». Когда подойдёт срок цветения, деревню окружит степь цвета коралла. Они жили за счёт табака, но, кроме высадки, на нём в основном работали женщины и дети. Капризное растение требовало надоедливого ухода, ручного вмешательства с постоянно согбенной спиной.

Не мужское это занятие — прополка руками или даже мотыгой. Другое дело — бросать семена в землю. Безразлично — черпать горстями с куска полотна, как деды, или перемещать сеялку; пахать, косить и складывать в закрома. Даже сбор зрелых листьев не умаляет мужского достоинства.

Так вот, благосостояние села обеспечивалось табаком. И ещё Озером. Но об этом громко не говорили. Доход от большой воды был следствием риска и безлунных ночей под опекой Большой Медведицы, доход от плантаций не боялся дня, и хотя питал налоговое управление, приносил также и прибыль.

Осенью, после сбора урожая, на полные обороты включалась фабрика и давала сезонную работу людям деревни аж до весеннего сева. Ещё и петухи не проснулись на насестах, как по домам уже дребезжали будильники, женщины выходили затемно и занимали места в автобусе, присланном фабрикой. В оттепель, в метель он был единственным более‑менее регулярным средством сообщения с городом, отстоящим на четыре десятка километров.

Не знающие отдыха, перегруженные работой женщины нарадоваться не могли на фабрику. Их отвозили туда и обратно бесплатно, сдельно они зарабатывали до двенадцати тысяч в месяц и каждый день получали молоко. Это значит, что они подрывались с постелей перед вторыми петухами, досыпали в дороге, добросовестно, как для себя, резали «Виргинию», наскоро выпивали казённое молоко от чужих коров, а по возвращении сразу бежали с вёдрами по хлевам, где мычали не доенными их собственные.

Бабка из Миколаши уже не держала скотину. Необходимое для себя малое количество молока брала у соседей.

— Ищете кого‑то? — заговорила она через забор. Она присматривалась ко мне синими, как незабудки, глазами

— Где бы поселиться.

— Заходите, — пригласила она.

В гуще дикой сирени и разросшихся кустов жасмина стояла её хата под гонтом с резными наличниками и плоским камнем вместо ступеней у входа. Комнаты были просторные, с маленькими окнами, чтобы в морозные зимы не уходило тепло и не жарило солнце в знойные лета.

— Издалека бог ведёт? — начала разговор Бабка, как предписывает старый обычай.

Бабка. Так к ней обращаются жители Миколаши и ближайших лесных выселок. Под этим именем она больше известна, чем под фамилией.

До появления акушерок и больниц для сельских рожениц, по деревням были только Бабки. Так их называли. Бабка из Миколаши несколько поколений вывела на свет, люди пятидесятилетнего возраста — это всё её дети. Случается и сегодня, когда снегом занесёт или осенью развезёт, что ни пройти, ни проехать, а новой жизни не терпится в нашу юдоль, вызванная Бабка велит приготовить горшки кипятка, и её пухлые, тёмные как кора, руки первыми берут кричащую малютку, или отмеривают шлепки, если та пугающе молчит. Поэтому Бабку очень уважают. У поседевших мужчин и женщин с изборождёнными морщинами лицами особое отношение к той, которая помогла им выбраться из материнского лона и перевязывала пуповину.

— Как на сейчас, так, наверное, два миллиона, — оценила Бабка свою усадьбу вместе с участком, достигающим полгектара.

— У меня нет столько денег.

Даже если бы я продала на чёрном рынке все заработанные в Париже франки, то собрала бы около пятисот тысяч, и кроме швейной машинки и скромного гардероба, у меня не было ничего, даже подушечки под голову. В магазинах пугали голые полки, цвела спекуляция, подушка из‑под кто его знает какой головы стоила десять тысяч, килограмм кофе — шесть, обувь средней паршивости — восемь, средняя зарплата держалась на уровне около двенадцати тысяч, минимальная пенсия — четырёх.

— Прошу прощения, — я открыла дверь.

— Что такая быстрая, сядь же, поговорим.

Бабка, заговаривая со мной через калитку, уже знала, что я хочу поселиться в Миколаше, услышала о детском доме, — значит, опередила меня, пока я добиралась сюда из гминного управления.

Об исправительных домах я не упоминала.

— Я тоже одна. Дети по свету, к матери один раз в год, да и то не каждый, приезжают.