Они поселились в неработающей котельной. Нонна крысила по гостиницам, с того и жили. Когда беременность стала заметной, парниша сбежал и больше не появлялся.
— Висельник! Красивый! И это у неё осталось, слабость к красавчикам. Да я могу тебе и не говорить, сама помнишь. Вечная любовница, постоянная невеста. Чего‑то ей не хватало. Заботилась о себе, как умела.
— От случая к случаю. Почему она скрывала от меня правду?
— Сначала боялась, потому что ты волком смотрела на таких матерей. «Она меня возненавидит, — так говорила. — Скажу, как будет старше, умнее». Позднее старалась захомутать Кубышку, опять боязнь за парня. «Брошенную с ребёнком не возьмёт!» Как ты подросла, то «такая взрослая дочь старит». А причина, я думаю, всегда была одна и та же самая. Она всё никак не могла дорасти до того, чтобы взять на себя ответственность за ребёнка.
— Она сказала тебе, где меня родила?
— Да.
Я появилась на свет у «Бодуэна»{83}. В Доме для подкидышей, открытом в конце девятнадцатого столетия. Тогда у калитки находилось подвижное деревянное колесо. Достаточно было положить свёрток с ребёнком и покрутить. Оборот переносил его на другую сторону забора. Одно движение руки — и мать могла убежать, избавившись от пятна.
Уже несколько десятков лет как нет у «Бодуэна» вращающегося диска при входе, и никто не называет этого места домом подкидышей.
Незамужние матери, особенно молодые, задолго до и после родов находят там вместе с ребёнком жильё, уход, помощь. Предоставили это также и Нонне.
Но она хотела как можно скорее освободиться из‑под опеки Дома и от обязанностей матери. Сразу же после рождения ребёнка она стала думать, как от него избавиться. Желание привлекло случай. В газете прочитала интервью с Верой. Богатая артистка, постоянно проживающая за границей и путешествующая по миру! Это подействовало на воображение. Потому что Нонна хотела добра своему ребёнку, но чтобы самой им не заниматься.
Обнесла апартаменты певицы. Малышку обеспечила дамастовой пелёнкой, псевдонимом, о котором не знала, что он не является фамилией, и золотым медальоном, в который вложила фотографию, вырезанную из рецензии, найденной в папке из крокодиловой кожи. И, таким образом обеспеченного ребёнка, завернув в пуховую куртку, положила на крыльцо детского Дома в другом квартале города.
Над Озером небосвод ярится звёздами, ярче всего сверкает Большая Медведица, пояс Млечного Пути блестит отражением в воде.
— Что ты ищешь на небе? — подаёт голос Волк. Я не услышала, как они подошли с Мачеком.
— Звезду Нонны, — говорю я. У меня не получалось думать о ней как о матери.
— Иди в дом, Пелька, — он неуклюже погладил меня по голове. Нет, он не сумеет сказать слов сочувствия, но я не услышала от него ничего плохого о Нонне, когда он узнал, кем она в действительности для меня была. — Старайся помнить только хорошие моменты, — посоветовал он.
— Вечер становится холодным, иди в дом, — повторяет он.
Наш дом — это до сих пор халабуда с наклонной крышей под толем. С первыми холодами мы вернёмся к Бабке в Миколашу и заберём на зимовку моего Пра. Осенью и зимой будем зарабатывать деньги. Волк — резьбой по дереву, я — шитьём аж до весны. Летом у меня почти нет работы. Женщинам, занятым в поле, некогда думать о новой одежде, даже бракосочетания и крестины они откладывают до полной уборки урожая. Разве что случится нечто из ряда вон выходящее. Тогда они находят меня на Миляде, где мы строим дом. В нём и сейчас ещё нет штукатурки на стенах, тёса на потолке и клинкерного кирпича на полу первой комнаты, но со временем мы всё сделаем.
Мы построим дом тёплый и просторный, приносящий радость. Не уничтожим ни одного растения, ни морены, ни прибрежного ольшаника. И у нас будут дети. Мы их воспитаем так, чтобы они не обижали слабых, не унижали тех, кто не может ответить, без разницы, человека или зверей, и чтобы любили Озеро.