Старшие девочки Дома, предварительно отогнав младших, шептались по углам о любви, но Пелька не подслушивала — что ещё она могла узнать сверх того, что любовь происходит между двумя существами?
Но как торгуют любовью?
У Пельки продажа ассоциируется с магазином, весами, продавщицей. Тем более что Пелька ещё никогда ничего не покупала сама. Всё, что ей было нужно для жизни, она получала прямо в руки, как миллионер или нищий.
Наконец она засыпает, а когда пробуждается, всё так же пурпурно мерцает лампадка под образом Святого семейства, но что‑то происходит в части за ширмой, и что‑то происходит с другой стороны тяжёлой портьеры. Кухня борется, дёргается, тяжело дышит и шепчет. Кухня разговаривает, плачет, ругается, звенит стеклом и опять утихает.
Рамона продаёт любовь, — думает Пелька и плывёт в лодочке сна над временем платных девочек, заснувших детей, пьяниц, милиционеров, перепуганных стариков, бродячих кошек, воров, одиноких женщин и печальных мужчин.
Когда Пелька снова открывает глаза, лампадка горит всё так же, но уже нет чёрной ширмы с горбатыми птицами, а занавес из бордового плюша сдвинут в сторону. И Пелька видит большую, полутёмную комнату с высоким окном, сквозь которое едва проступает поделённый на квадраты переплёта свет и непонятно, то ли светает, то ли смеркается. Через открытую форточку дуновение ветра колышет гардину, разрежает запахи комнаты и смешивает их с уличными.
— Уже выспалась? — удивляется женщина в халате и с накрученными на бигуди волосами. У неё немного отёчное лицо, глубокие тени под глазами и морщинистый подбородок. — Не узнаёшь меня? Я без макияжа, а это меняет, — не столько Пельке объясняет свой вид, сколько успокаивает себя.
— Рамона! Ты одна?
— Люська уже пошла домой. Шабаш. Сейчас должна прийти Зыза. В три закрывают её забегаловку. Поедим горячего. Нам причитается, — говорит Рамона и поправляет нарядные подушечки на укрытом покрывалом топчане, который ночью отделяла бархатная портьера. Зато постель Рамоны выглядит совершенно не так, как ночью, и приготовлена для сна.
Появляется Зыза с огромной раздувшейся сумкой через плечо и эмалированным бидоном в руке. Пелька заметила, что женщина вошла не с той стороны кухни, что Рамона с Пелькой прошлым вечером. В таком случае, куда подевалась та дверь? Ага, её закрывает ширма.
— Как дела, малая? — осведомляется Зыза, но неизвестно, обращается она к Пельке или к Рамоне, потому что её взгляд направлен в разные стороны: один глаз сильно косит на сторону и Пельке любопытно, что она видит этим независимым глазом.
— Что у тебя сегодня хорошего, Зыза? — потирает руки Рамона.
— Бренди, остальное как обычно и... великолепное «Неббиоло».
— Зыза очень хорошо разбирается в винах, обладает необыкновенно тонким вкусом, как настоящий дегустатор, — Рамона подчёркивает достоинства подруги, осматривает бутылки и тотчас же наливает себе рюмку коньяка.
— Крепкое, красное «Неббиоло» из Пьемонта, одно из лучших итальянских вин! — говорит Зыза, которая аж расцвела от похвалы Рамоны.
— О! О! — Рамона просматривает этикетки на бутылках, по мере того как Зыза опорожняет свою бездонную сумку. — Вот это улов! Был большой банкет?
— Нет. Девочки сегодня попали на нефтяных арабов.
— Здесь немного и здесь немного, почему не слила в одно? А то ведь таскаешь зря столько стекла. Руки‑то у тебя не казённые? — проявляет заботу Рамона, чтобы сделать подруге приятное.
Зыза старая, безобразная и одинокая. Работает ночи напролёт как вол, слуга слуг среди помоев и объедков, и всё, что имеет, это вот эти утренние пиры, на которых может блистать знаниями, перенятыми от работника винного погреба.
— «Орвието» белое сладкое, «Орвието» сухое, «Вдова Клико». Это — из Умбрии, а то — из Шампани игристое, всё настолько высокого сорта, что наш сомелье — так по‑французски изысканно называют кельнера вин — едва колена не преклоняет, когда их раскупоривает. А ты их хочешь мешать! — возмущается Зыза. Переливает суп из резиновой грелки в кастрюлю и зажигает газ.
Вынимает из сумки пирамиду судков, поставленных друг на друга и скреплённых общей дужкой. Один ставит на плиту, некоторые — в холодильник, а из остальных выкладывает разную снедь на блюдо.
К пяти утра, как отражение в кривом зеркале, стол судомойки ломится от шедевров искусства поваров, паштетников, кулинаров, кондитеров из дорогого ночного ресторана.
— Пулярка заливная, очень удачная сегодня, — рекомендует Зыза, подражая манере официанта, и кладёт Пельке на тарелку кусок белого мяса с дрожащим остатком желе.