На каждом следующем отрезке пути всегда сходит за местную, тутошнюю, никто не подозревает в ней беглеца; водители охотно останавливают свои машины при виде поднятой руки худенькой девочки, семенящей по обочине дороги.
Под вечер Пелька выходит в Варшаве в Ерозолимских Аллеях под той самой аркой и бежит к Рамоне. Узнаёт чугунные тумбы в виде пузатых гномов с опущенными головами, охраняющих края здания. Ждёт во дворе под знакомой, обитой жестью дверью, однако вместо Рамоны появляется геометрическая старуха и приглашает Пельку войти.
— Здесь уже не живёт ни Рамона, ни Люська, ни кто‑либо ещё, — говорит старуха и не препятствует Пельке оглядеться внутри помещения. Коридор выглядит по‑другому. На зарешёченном окошке видна обувь на деревянной подошве и шлёпанцы, в комнату вдаётся прилавок и отделяет американское кресло старухи, а полки с сабо и домашними туфлями заслоняют лакированные двери.
— Я вам не верю!
— А мне не нужна твоя вера. Тебе здесь нечего делать, понятно?!
— Ничего не изменилось, — Пелька отмечает, в чём состоит разница. Передвинуты полки, на них разложен товар, из угла на середину выставлен шкафчик. У входа вывеска: открыто с одиннадцати до восемнадцати. Позже магазинчик исчезает, превращаясь во вход к платной любви.
— Чего ты ещё ждёшь?! — старуха открывает двери.
— За хату — двойная такса, — вспоминает Пелька волшебную формулу, сказанную тогда Рамоной.
Старуху как громом поразило.
— Ах ты малявка чёртова, я тебе дам «такса»! Если ещё раз тебя здесь близко увижу, вызову милицию! Вон отсюда! — прогоняет Пельку.
— Чтоб ты в гробу усралась! — желает ей Пелька и берёт ноги в руки.
Ко второму входу Пелька не может попасть; также не знает, где искать забегаловку Зызы, и признаёт своё поражение. Ей только жаль, что их уже не увидит. Она хотела их пригласить на мороженое или на торт — именно для этого она и украла деньги; но она не отчаивается. Ведь есть ещё Нонна.
В щербатом каменном здании из‑за знакомых дверей в этот раз появляется другая женщина, худощавая и с обыкновенным голосом.
— Нонна ещё не пришла, но ты заходи, — пытается приобнять Пельку рукой.
Пельку пугает такая бесцеремонность, она выворачивается из‑под руки и убегает. С момента, когда её сцапали на вокзале, Пелька теперь постоянно бдит и не доверяет незнакомцам, намеревающимся её задержать.
— Малышка, не бойся, вернись! — кричит женщина, с грохотом сбегая по деревянным ступеням, что только придаёт Пельке ускорения. С таким же успехом та женщина могла бы преследовать дикую кошку.
В поисках крова и пропитания Пелька попадает на свалку за городом. Пусть пахнет, зато даёт приют. Укрывает и позволяет существовать. Здесь находят пристанище и беспризорные дети. Пелька собирает разное вторсырьё и относит к стоящему на краю свалки бараку, где помещается скупка.
Свалка. Мусорный остров.
Людская фауна живёт среди отходов и за счёт отходов. Остатки крушения человеческих судеб счастливы по‑своему, смирившись со своим искалеченным существованием — ведь чего же ещё худшего им ожидать? Прозябают там со дня на день, согреваются у костров из подожжённого мусора, одеваются в тряпки, которые им пожертвовала свалка; вырытые в горах отходов норы отделывают и утепляют выброшенной рухлядью, собирают столько, чтобы им хватило на бутылку, да и алкоголя не потребляют слишком уж много.
Пьют жидкость для мытья окон и любые спиртсодержащие препараты. С Пелькой живут в согласии, не завидуют её добыче. Свалка большая, богатая и урожайная, каждому даст заработать на стакан, на хлеб и на горячее варево.
Однако Пелька десятой дорогой обходит шалман в пригороде, единственное место, где она могла бы иногда купить себе супа. Как раз туда постоянно наведывается милиция. Поэтому Пелька редко когда ест приготовленную пищу. Привыкает к воде из гидранта, мусорной вони и воплям допившихся до белой горячки — вместе с запахом свалки ветер заносит пьяные вопли в старый кузов грузового автомобиля, где Пелька устроила себе логово.
— Пойдём, согреешься, — иногда к ней заглядывает почерневшая старуха с колтунами седых волос, обвивающих её голову подобно змеям.
Фауна процветает. Сообща.