— В ментовке?
— У меня дома.
— А если нет? — колеблется Пелька, хотя восьмым чувством парии крупного города не ощущает в женщине противника своей тяжкой свободы.
— Пелька, ты действительно меня не узнаёшь? — женщина наклоняется, и Пелька в свете уличного фонаря наконец может рассмотреть её лицо.
— Нонна! — Пелька приникает к плащу и у неё даже кружится голова от счастья и голода. — Каждый раз, когда я вырывалась из Дома, я заглядывала сюда, но сейчас я стерегла как собака.
— По ночам! Слава богу, знакомая тебя высмотрела и рассказала, где искать, и я наблюдала несколько вечеров. Здорово бы мы выглядели, если б тебя сцапали хозяева магазинов, у которых ты выедала банки.
— Ты очень долго не приходила.
— Я уезжала за границу, поэтому дала тебе адрес своей знакомой.
В первый раз она не застала подруги Нонны, а говорила с кем‑то, кто был абсолютно не в курсе дела. Никто ведь не ждал Пельку, самое большее — письма от неё. Но в третий раз открыла подруга Нонны, от которой Пелька бежала, как от смертельного врага.
— Незнакомым я уже не верю, — говорит Пелька.
Нонна живёт за городом в одноэтажном доме с участком, обсаженным деревьями и живой изгородью. Снаружи дом ничем не выделяется, внутри чисто, светло и зажиточно.
— Волосы в порядке? — Нонна ворошит пальцами гриву Пельки.
— Вшей нет, — заверяет Пелька.
Действительно, на этот раз они ещё не успели у неё завестись.
— Называй меня Куница, — просит Пелька. Она никогда не терпела собственного имени. А теперь, когда Нонна, восхищённая её ловкостью в пролезании между прутьями решётки, сравнила её с гибким животным, Пелька хочет быть Куницей.
— Видишь, какое я тебе нашла удачное прозвище! — радуется Нонна и объясняет, что означает её собственное, так элегантно звучащее, имя. «Бабушка», только по‑итальянски.
Нонну — вот так совпадение — при крещении тоже назвали Пелагией. Как и Куница, она тоже не любила вышедшего из моды имени, поэтому выбрала себе иностранное.
— В честь моей бабки, которую тоже звали Пелагия, царствие ей небесное! — благочестиво вздыхает Нонна. — И один мой знакомый, учёный и вообще приятный во всех отношениях человек, подобрал иностранное соответствие.
Родителей Нонна знает только по воспоминаниям окружающих; воспитывали её дедушка с бабушкой.
Нонна подарила Кунице новое платье и сандалии. Сожгла изорванные и кишащие блохами брюки Куницы. Потому что в этом побеге Куница для разнообразия подхватила блох. Скорее всего от кошек, которые, как и она, спали по подвалам. И так след Пельки потерялся.
Нонна очень добрая. Много внимания уделяет Кунице.
Куница не может насытиться этим вниманием, нежилась бы в нём без конца, как в воде с экстрактом хвои, который она может брать для принятия ванны хоть каждый день.
Куница разными способами продолжает привлекать к себе внимание Нонны, и в этом не отличается от Пельки.
Нонна разрубает мясо на кухне — безошибочный признак того, что на обед придёт Адам, Ноннин приятель. В другие дни стряпнёй занимается Дедушка, пожилой малый, который, когда не готовит еду или не занимается уборкой, копается в земле, но всегда вдалеке даже от Нонны. Куницы он словно вообще не замечает, и она его побаивается, так что старается не попадаться ему на глаза.
— Дедушка чудак, но он хороший человек, — уверяет Нонна.
Когда Нонна делает котлеты, Куница висит вниз головой на перекладине для выбивания ковров, или перемещается, перебирая руками по ней, или выполняет другие упражнения, как на трапеции. Кто бы мог подумать, что столько всего можно выполнить на самой обыкновенной перекладине для выбивания ковров!
— Вот это гибкость! — наконец из окна высовывается Нонна и, опираясь о подоконник, некоторое время наблюдает успехи Куницы. Зритель и признание подогревают энтузиазм, эволюции становятся рискованными. Девочка очень падка на выражения похвалы и заглатывает их, как гусь орехи. Как будто и не было горького опыта, она всё так же открыта людям и доверчива, как молодой пёс, лишь бы была самая малость дружеского внимания.
У Нонны есть ещё одно чудесное качество. Она умеет слушать и никогда не скажет: «э‑э‑э, заливаешь» или «ты ври, да не завирайся» или «ерунда какая‑то». Нонна верит, по крайней мере так кажется Кунице. Поэтому она рассказывает о Домах, о Зызе и Рамоне, о жителях городской свалки и о своём «выступлении» в дачном предместье. А когда слишком уже расходится в хвастовстве, сразу же признаётся, что преувеличила — не имеет душевных сил напропалую лгать Нонне, только самую малость, потому что Куница просто обязана хвастаться. Сидит в ней такая необходимость — может быть, потому, что она всегда была хуже других.