Вечером тот же самый милиционер пришёл к Дедушке.
— Я должен вас немедленно отправить в Варшаву: ваш дом сгорел!
Дедушка схватился за спинку стула, как будто скукожился, стал меньше. Меня тоже поразило это известие: я испугалась за Нонну.
— А что с моей внучкой?
— Так вот же она, — не понял милиционер.
— Она не моя внучка, моя осталась там!
— Узнаете это на месте — я получил телефонограмму только о том, чтобы такого‑то и такого‑то, проживающего по такому‑то адресу, отправить в Варшаву.
Размеры трагедии я осознала только тогда, когда мы остановились у поваленных ворот, от которых вела чёрная от гари и разбитая колеями машин просека между смятыми и пострадавшими от жара растениями. В глубине сада ещё дымились обгоревшие развалины.
Нонны я уже не увидела.
Она умерла насильственной смертью, а дом сгорел дотла. Среди ночи он неожиданно вспыхнул. Ничего не уцелело. Жар не позволял даже приблизиться. Потолок обрушился ещё до того, как приехали пожарные. А развалины горели как штабель дров. Погребальный костёр Нонны. И хотя уже не было даже надежды на её спасение, пожарные в асбестовых защитных костюмах с закрытыми лицами обыскивали дымящееся пожарище.
— Преднамеренный поджог, — подытожили в протоколе.
В комнатах разлили бензин. Из сарая, что стоял в углу сада за высоким кустом роз, исчезли все запасы топлива. Почерневшие остатки ёмкостей валялись среди развалин.
Нонна уже ничего не чувствовала, когда над ней сомкнулись языки пламени, подпитываемые горючей субстанцией. Она уже была мёртвой. Дом подожгли, чтобы скрыть или хотя бы затруднить установление причины её смерти. Отметины, которые сохранились на черепе, были не результатом воздействия стихии, а следами металлического предмета, направляемого рукой человека.
— Убийство, — таково было официальное заключение. Об исполнителе не смогли узнать ничего. Пожар хоть и не скрыл преступления, но уничтожил все следы убийцы.
События, не известные посторонним, мне были видны. Уже несколько лет всё развивалось на моих глазах. Я могла представить себе то, чего не знала.
Они поссорились, может даже дрались, и Кубышка убил Нонну случайно, или наоборот, хотел забрать всё и убил умышленно. В кошель из позолоченной кожи, который он таким образом получил, он мог даже не заглянуть. Он знал о нём и наверняка давно догадывался, что́ Нонна в нём хранит. Только когда оказался на безопасном расстоянии и поостыл, распознал подделки. Действительно, горсть стразов из «Яблонэкса», когда каждый из них упакован во фланелевый футляр, легко может вызвать предположение о большой ценности содержимого.
Убил и поджёг ради блестящего хлама!
Так облажаться! Это уже не исправишь. Он не мог с этим жить. В отчаянии уцепился за мысль, что сокровища Нонны спрятаны у меня. Он мог знать о её поездке в Миколашу. Теперь он связал эти факты. Вот поэтому он ко мне ехал.
Только мне сейчас ясно, кто убил Нонну, но я никогда не узнаю, что Кубышка готовил для меня. Конечно, ничего хорошего. Но не сложилось. За семь километров от цели его автомобиль не вписался в поворот.
То, что мне известно, я сохраню для себя.
Нонну не воскресить, убийца не надолго её пережил, разбился о камни в низине под Безрудной Горой. Сама судьба уладила счёты между ними.
Я молчала.
Только я и похититель с Безрудной Горы знали о кошеле из позолоченной кожи с инициалом Нонны, но только мне что‑то говорила эта литера и только я знала, что это был единственный, хоть и очень запутанный след, который мог бы связать воедино два отдельных события. Однако я была очень осторожна, когда тот самый милиционер из Вигайнов, уведомив Дедушку о пожаре, сказал:
— А с вас, пани, я должен снять показания о дорожно‑транспортном происшествии.
— Я хотела поехать вместе с пожилым господином.
— Едьте, девушка. Запрета нет. Адрес и фамилия? — перейдя на официальный тон, милиционер вынул ручку и бланк.
— Пелагия Варега.
2
Пелагия. С момента, когда я осознала и начала сравнивать своё имя с другими, я не хотела его носить и долго не могла понять, почему его нельзя отбросить как игрушку, которая тебе не нравится — я ведь только в выборе игрушек имела свободу. А вот снятие фартучка, тапочек или колготок уже приводило к конфликтам.
— Пелька! — повышался голос, адресованный мне по уменьшительной форме, которых я тоже не любила.