VI. МАРИОНЕТКИ
Едва юный принц, снова его поблагодарив, пожелал своему секунданту спокойной ночи и с ним распростился, старый почтенный слуга, которого Август видел в фаэтоне, подошел к нему сзади, бесшумно, как кот, и тронул его за рукав. Его госпожа, сказал он, обеспокоена шумом в доме и желала бы знать, что он означает. Сама она стояла и ждала Августа в саду, там, где свет из окна падал на каменную скамейку. Старый слуга занял позицию неподалеку, подле раскидистого вяза.
Августу не хотелось сообщать юной даме о дуэли, но скоро он уведился, что она прекрасно о ней осведомлена благодаря тому, что старик мажордом с хозяином вместе подслушивали под дверью. У Августа же она допытывалась в крайнем волнении, что послужило причиною ссоры. Август почел за благо сразу ей быложить все на случай возможного потом дознанья и, объяснив, что сам он не видит тут никакого повода для смертельной стычки, передал ей весь застольный разговор так, как запомнил. Она слушала молча, стоя прямо и неподвижно, как статуя, только посреди рассказа взяла его за руку и ввела в круг света. Когда же он кончил, она попросила пересказать историю старого принца о наемном убийце и на сей раз перевивала его, стараясь запомнить кой-какие выраженья и цифры.
Когда он всю историю повторил, она поворотилась к окну, и вдруг он с ужасом обнаружил, что лицо ее точно, как в зеркале, воспроизвело выражение лица старого принца в миг, когда его смертельно оскорбили. Она не румянилась, не пудрилась, а потому он увидел ясно, как вся она, ото лва до шеи, залилась краской, будто от натуги или от хмеля. В ослабленном виде, ни физически, ни нравственно не овладая его давящей силой, она повторяла метаморфозу старого Диониса и легко сошла бы за юную вакханку его свиты, а то и за одну из его пантер — так страшно блестели эти огромные глаза.
Она глубоко вздохнула.
— Едва я увидела вас, синьор, — сказала она, — я поняла, что со мной непременно случится что-то хорошее. Будьте же добры, скажите: возможно ли, если оба выстрелят одновременно и точно прицелятся, возможно ли, что две пули разом пробьют их сердца?
Август, признаться, не ожидал от юной леди, поэта и звездочета, подобной свирепости.
Ни о чем таком я не слыхивал, — сказал он. — Но не стану и уверять, что это небозможно. Меня самого страшит исход дуэли, ибо, по странному совпадению, не далее как вчера я слышал, что старый принц стреляет без промаха.
Ов этом все слышали, — сказала она. — Кого не может он запугать иначе, тому грозит пистолетом. Но скажите мне, ради Бога, синьор, — продолжала она, — кто этот юноша, которого принц убьет на заре? Вы мне его не назвали.
Август назвал ей имя. Снова она выпрямилась и застыла.
Джованни Гастоне, — протянула она. — Так вот это кто. Значит, я его видела. В день моего первого причастия, тому пять лет, он тоже был в церкви со своей бабушкой и держал над нею зонтик от кареты до самой паперти, потому что лил проливной дождь.
Пусть они лягут спать, — сказала она, помолчав. — И если это последняя его ночь, пусть он выспится хорошенько. Но ведь нам-то, синьор, нам-то глаз не сомкнуть. И что же нам остается? Мой слуга говорит, в остерии театр марионеток, а зрители-возчики поздно возвращаются из Пизы, вот через час и будут давать пред-ставление. Не пойти ли взглянуть?
У Августа и у самого сна не было ни в одном глазу, и редко когда его так это радовало. Он ощутил странную легкость во всем теле, какой и в детстве не испытывал. В блаженной растерянности, словно золотоискатель, напавший на драгоценный металл, он осознал, что напал в своей жизни на драгоценную жилу. Общество этой девушки было на редкость приятно. И не оттого ли вдобавок, думал он, что она, как и он, облечена в черные длинные панталоны — естественнейшую для человека одежду? «Все дамские шлейфы и буфики настолько призваны подчеркивать эту их женственность, что с ними не больно и беседуешь, — как с офицером в мундире или со святым отцом в сутане, столько же приблизительно толку извлекая из беседы.» И он устремился за нею следом в большой беленький сарай, где был устроен театр и шло уже представление.
Воздух, жаркий и душный, смешанными запахами ударял в ноздри, хоть окно под самым потолком было растворено в ночную небесную синь. Помещение наполовину было заполнено зрителями и смутно освещалось двумя лампами, свисавшими с потолка. Но свечи у самой сцены создавали магический светобой полукруг, в котором одежды маленьких артистов, при дневном свете, быть может, и блеклые, скучные, сверкали зеленью, багрецом и лиловостью, как горсть драгоценных камней. Безмерно вымахавшие тени вторили всем их движениям на грязно-белом экране.