Но всё это было ещё полбеды. Джинсы сели по длине и ширине.
Паша горевал остаток злополучной ночи и весь день.
— Шорты сделай, — посоветовал боцман.
— Верно, — воспрянул Паша, — будет в чём показаться в Австралии. Там же все в шортах ходят!
— Насчёт Австралии мы ещё посмотрим, — туманно ответил боцман.
Из урезанных джинсов вышли отличные шорты, плотные, с четырьмя карманами и задубевшей кожаной латкой.
Через открытые иллюминаторы вливался забортный шум и плеск. На пластиковом белом подволоке играли солнечные блики.
Лёшка сладко потянулся и спустил ноги. Вчера улёгся поздно; забираться на койку не стал, устроился на диване.
Прошлёпав к дверям, он снял с крючка новую фуражку и глянул в зеркало над умывальником. Лёшка видел своё отражение лишь по грудь. А больше и не надо было. Главное — фуражка с якорем в овале из золотой канители и полосатая бело-синяя тельняшка.
Матросскую фуражку торжественно вручил капитан.
— Поздравляю вас, — сказал он, пожимая руку.
— Теперь ты настоящий матрос, Алексей. — Пал Палыч был доволен своим учеником. Лёшка и в самом деле отлично выдержал экзамен.
От капитана Лёшка первым делом забежал к Николаеву. Каюта начальника судовой радиостанции рядом.
Дверь была открыта. Николаев ждал, выглядывал Лёшку. Увидел расплывшуюся от неуёмного счастья загорелую, розовощёкую физиономию, новенькую фуражку и понял без слов. Обнял, притянул, похлопал по крепким, налитым мускулам, потом оттолкнул от себя. Руки сплелись в сильном мужском рукопожатии.
— Поздравляю. Поздравляю, Лёша! Не простой экзамен выдержал ты — профессиональный. Вот теперь и ты полноправный рабочий океана. Теперь, как говорится, держись! И — так держать! Всё будет нормально, всё будет хорошо!
Лёшку обдала горячая волна. Так, наверное, сказал бы и отец. И про рабочего сказал бы. «Мы, — любил повторять он, — моряки, рабочий класс океана». Отец очень гордился этим званием.
«Всё будет хорошо». Точно такими словами напутствовала Лёшку мама…
— Дядя Вася… Радиограмму бы…
— Непременно! Через час в эфир выхожу и твою в первую очередь перешлю в Ленинград. А боцман знает уже? Сходи обрадуй Николая Филипповича.
— Да, да-да! — горячо подтвердил Лёшка (а Николаев про себя отметил, что крестник его и говорить веселее стал, не тянет, как бывало). — Я сейчас, я быстро!
Лёшка убежал. Николаев опустился на диван, вздохнул. Эх, не дожил Костя до этого дня!
Боцмана, как обычно, на месте не оказалось. Его только ночью, да и то спокойной, можно застать в каюте. Лёшка отыскал Зозулю в малярке.
— Ну? — нетерпеливо спросил тот.
Счастливо улыбаясь, Лёшка браво приложил руку к фуражке.
— Ну, молодец, Смирнов, — с облегчением выдохнул боцман, тщательно вытер паклей руку и протянул Лёшке. — От всей души рад за тебя.
— Спасибо. Большое вам спасибо, товарищ боцман… Николай Филиппович…
— Чего там! — махнул Зозуля, откровенно довольный и Лёшкиным успехом и его признательностью.
Не первого, не двадцатого практиканта и ученика вывел он в люди, но каждый раз волновался в день экзаменов, будто сам выходил один на один к аттестационной комиссии. Он и сегодня ушёл в малярку — занять чем-нибудь беспокойные руки, скрыть от других свои переживания.
— Чего там, — повторил Зозуля и гулко откашлялся. — Зайди ко мне после ужина…
Боцман подарил Лёшке тельняшку.
— Хотя и не в моде на торговом флоте тельняшки ныне, а традиция есть традиция. Лично я, Смирнов, полжизни относил полосатенькую. — Зозуля нежно провёл по целлофановому пакету с тельняшкой. — Первую кругосветку в ней сделал, в первую атаку в ней пошёл. Так что носи на здоровье.
Он говорил так, словно это была та самая заветная его тельняшка, просоленная морем и солдатским потом, застиранная и простреленная.
— И помни завсегда, Смирнов, что ты есть матрос, звание оправдывай с максумальной честью, усердием и мужественностью…
Судно ещё шло в тропиках, однако жара спала и не было уже изнуряющей влажной духоты, хотя ртутный столбик показывал +25. Более, чем тепло, но Лёшка на ночь не снимал тельняшки.
Теперь из зеркала глядел загорелый парень в матросской фуражке и матросской тельняшке, плотно сидевшей на широких плечах и груди. Парень самому себе нравился и улыбался.
«Дома бы в таком виде показаться! И в школу зайти! — Лёшка оторвался от зеркала, посмотрел на босые ноги и засмеялся: — Да, именно в таком виде!»
Спохватившись, что может разбудить Пашу, он быстро натянул брюки, обулся и вышел на палубу.
Спокойная пологая зыбь отливала перламутром, зеркально вспыхивала: солнечные зайчики прыгали на судно, зажигали стёкла иллюминаторов.
Вдруг, в нескольких метрах от борта, выскочили два дельфина. За ними ещё один, опять пара, ещё трое… Дельфинья стая легко и весело играла в воде, не отставая от судна и не обгоняя его.
Точёные глянцевые тела, искрясь и сверкая, грациозно пролетали по воздуху и плавно, без всплесков, уходили в воду, чтобы вновь взлететь над океаном. Дельфины резвились в такой близости, что Лёшка видел блестящие умные глаза, улыбчивые, добродушные мордахи. Казалось, что вот сейчас, в очередном прыжке, дельфины сравняются с планширом, подмигнут и крикнут задорно: «Привет!»
— Привет! — Лёшка перегнулся через фальшборт и замахал рукой.
— Привет матросу второго класса! — раздалось над головой.
Лёшка задрал голову. Сверху улыбался Федоровский.
— Доброе утро, Лёша.
— Доброе утро. Здорово, а?
— Ещё бы! Афалины. Они из дельфинов самые умные, пожалуй. Поднимайся сюда. Земля скоро должна показаться.
— Сейчас.
Дельфины, будто по команде, резко увеличили скорость и изменили курс. Золотистые дуги вспыхивали и гасли всё дальше и дальше.
Землю увидели лишь к вечеру, на закате.
Над оранжевым горизонтом медленно всплывали синие верблюжьи горбы — горы.
— Австралия! Австралия! — завопил Лёшка срывающимся голосом.
Наверное, португальцы или голландские моряки, которые открыли Пятый материк; вели себя сдержаннее. А может, и нет.
Свободные от вахты толпились на верхнем мостике, смотрели во все глаза на синие горы, оживлённо переговаривались.
Объяснить что-нибудь, рассказать подробно об Австралии никто не мог. Так, обрывочные сведения, отдельные названия: кенгуру, эвкалипты, аборигены.
Кенгуру — сумчатые животные, передвигаются большими скачками; на всех картинках у кенгуру из сумки на брюхе выглядывают смешные мордочки детёнышей. Эвкалипты — гигантские деревья. Аборигены — коренные жители, те, что охотятся с бумерангами.
Вспомнили ещё, что в Австралии уйма кроликов. Завезли их европейцы, теперь и сами не рады: все поля объедают. Но главное в Австралии, конечно, сумчатые животные.
— А верно, что там кенгуру в городских садах пасутся?
Пашу подняли на смех, но тут подошёл Николаев и подтвердил:
— Только в пригородных, в заповедниках специальных. Кенгуру в Австралии не так много осталось.
— Вымерли?
— Перестреляли. Раньше за них даже премии охотникам выплачивались. За коала не награждали, но и их почти уничтожили.
— А что это — коала?
— Не что, а кто, — поправил Николаев.
О коала он впервые узнал от Брема, из книги, подаренной ему и Косте стариком продавцом букинистического магазина на Литейном проспекте, в начале войны. Потом пришлось побывать в Австралии и увидеть живых коала — маленьких сумчатых медведей. Забавные, ушастые, бесхвостые толстячки, на короткой мордочке сонные глазки, как бы кожаный нос. На воле коала ведут ночной образ жизни. В зоопарке днём не уснёшь. Только малыши, обхватив передними когтистыми лапами шеи родителей, спали на их спинах крепко и безмятежно. Мамы и папы лазали по обглоданным стволам, жевали листья, а дети хоть бы что — спят!