Зозуля поднял глаза к динамику. Судовая трансляция молчала.
— Ежели не поутихнет, на спасательные шлюпки рассчитывать трудно, — высказал вслух свою тревогу старший матрос. — Опрокинет или о борта расшибёт.
— Залить может, — дополнил Зозуля. — Море — оно такое. А насчёт автомата тоже бывает. Помню, танкер один на подводные скалы наскочил. Команда на шлюпках ушла, от взрыва подальше. На борту ни души, а автомат стрекочет: не выключили.
— Летучий Голландец, — сказал Лёшка.
— То выдумка, призраки кораблей только в старых книжках и легендах плавают. А про танкер, что я рассказал, натуральный факт. — Зозуля повернулся к Паше: — Насчёт же твоего «зазря» — это брось, из головы выкинь. Когда дело жизни касается, максумальная вера нужна. И тому, кто спасает, и тому, кто помощи просит. Выдохлась вера, запаниковал — пиши пропало. Моряк завсегда до последнего стоять должен. За себя, за других. За судно — наперёд всего. Оно твой дом и главная защита.
Что-то щёлкнуло. Все, как по команде, вскинули головы к динамику.
Но оттуда — ни звука.
В ходовой рубке был почти весь командный состав: капитан, первый помощник, штурманы.
Там же находился и Николаев, пытался связаться с либерийцем по радиотелефону «Корабль».
«Корабль» — средство ближней связи с портом, другими судами, со шлюпочными радиостанциями.
— «Биг Джон», «Биг Джон», я — «Ваганов». Отвечайте. «Биг Джон», «Биг Джон»…
— Молчат, Василий Яковлевич? — спросил из темноты капитан.
— Молчат.
— Третий штурман, продолжайте вызывать. Василий Яковлевич, возвращайтесь к себе.
— Да, — сказал Николаев, — вдруг морзянка заговорит.
— На румбе?
— На румбе 108 градусов! — доложил Федоровский.
«Ваганов» двигался на юго-восток.
— Так держать. Четвёртый, есть что?
Четвёртый штурман Кудров, широко расставив для устойчивости ноги и цепко держась за поручни, не отрываясь вглядывался в экран.
Дымчато-зелёный круг сплошь в фосфоресцирующей ряби. Как озеро в ветреную лунную ночь.
По экрану кружила тонкая световая стрелка, зажигая зелёным огнём отражённые от волн сигналы. Когда стрелка отдалялась, вызывая новые всплески радиоэха, прежние затухали плавно, протяжно. Описав полный круг, стрелка опять возвращалась, притрагивалась, словно волшебная палочка, к угасшему эху и вновь возрождала его.
Волны, волны, волны…
— Пока не видно, Сергей Петрович! Волна забивает.
— Искать. Пал Палыч, за мной в штурманскую.
Они прошли в штурманскую рубку и плотно задёрнули за собой портьеру.
— Порядком ещё, — вздохнул Пал Палыч, отложив циркуль, — и волна встречная.
Он поднял глаза на контрольные приборы. Извилистая кривая на ленте барографа изменила направление.
— Давление повышается!
— Хорошо бы, — сказал капитан. — Машину загоним. При такой волне, на таких оборотах.
Капитан переживал за машину, за судно в целом, за сорок шесть жизней, которые он подверг сейчас серьёзному, быть может — смертельному риску. Но судно приняло сигнал SOS. Судно шло на помощь.
В штурманскую ворвался Кудров:
— Вижу! — и бросился обратно к локатору.
Капитан и Пал Палыч поспешили вслед. В ходовой рубке, как обычно, стояла тьма. От резкого перехода из света в темень перед глазами замельтешили золотые мухи. Капитан на ощупь добрался до камеры радиолокатора.
— Справа по курсу! — взволнованно доложил Кудров.
В густой и мелкой чешуе волновых отражений выделялась крупная точка. Впереди и правее на десять градусов от курса «Ваганова».
— Право десять.
— Есть право десять! — принял команду Федоровский.
— Не выпускать!
Последнее относилось к Кудрову: неотступно держать «Биг Джона» на прицеле локатора.
— Курс 118. Руль прямо.
— Так держать.
— Сергей Петрович… — В голосе Пал Палыча недоумение и озабоченность. Он уточнил местоположение «Ваганова» и бедствующего либерийца. Получалось что-то не то. Координаты не совпадали с теми, которые передал автомат SOS.
— Намного?
— Значительно. Их не могло так далеко снести.
— Полагаете, что они на ходу?
Раздвинулась и сомкнулась портьера. В освещенном проёме тенью промелькнула фигура Николаева.
— Автомат замолчал.
— Н-да, — протянул капитан.
— До судна двадцать две мили! — доложил Кудров.
— Хорошо, продолжайте держать.
— Пойду к себе, — сказал Николаев.
— «Биг Джон», «Биг Джон»… — устало взывал голос третьего штурмана.
Капитан выпрямился, бросил через плечо:
— Не надо больше. Поставьте на «приём», и всё.
Атмосферный треск усилился. Третий штурман, очевидно, прибавил громкость.
— Сергей Петрович, Сергей Петрович! — взволнованно позвал Николаев и умчался обратно.
Капитан проследовал в радиорубку. Возвратился он минут через десять.
— Лево руля!
— Есть лево руля.
Звякнул телеграф. Стрелка перескочила на «средний».
— Руль лево на борту!
— Хорошо. Курс 288! — приказал капитан и обратился к помощникам: — Команду приняли на борт норвежцы. «Биг Джон» затонул.
— Всех спасли?
— Кажется, всех.
— На румбе 288 градусов! — доложил Федоровский.
— Так держать.
Прижавшись щекой к наружной переборке, Зозуля с минуту прислушивался, затем уверенно объявил:
— Сдаёт, утихомиривается. А вообще шторм что радикулит: никто не знает, когда начнётся, когда кончится.
И, словно в подтверждение боцманского изречения, невидимая громада со всего маха двинула теплоход в скулу.
— Ого! Стихает! — охнул Левада.
— Напоследок огрызается.
— Напоследок ещё и голышом из каюты выскочишь, — прозрачно намекнул на недавний случай Левада к неудовольствию Зозули.
— Подумаешь, невидаль — иллюминатор вышибло. Грузовые мачты надвое ломает!
Опять замолчали. Слушали. Вроде бы переборки не так скрипели, тише.
В закупоренном помещении становилось душно. И ожидание изматывало. Клонило в сон. Но тут заговорила трансляция:
— Вниманию всего экипажа!
Все вскочили на ноги. Дремоты как не было.
— Наконец-то! — вырвалось у Лёшки.
Боцман предостерегающе поднял руку:
— Тихо!
— Вниманию всего экипажа! Бедствующему судну помощь оказана. Отбой общесудовой тревоги. Отбой тревоги. Нагрудники не снимать. Повторяю…
Люди повеселели. Даже Паша приободрился:
— Я уже думал рубаху чистую надевать!
— Ты у нас известный герой, — беззлобно пошутил боцман. — Можно разойтись. Нагрудники не снимать!
— Кто же их выручил? — спросил Лёшка.
— Океан не без добрых людей, — сказал боцман. — Расходись по каютам. — И опять напомнил: — Нагрудники не снимать!
Пластмассовое ведёрко для мусора каталось под ногами, подушки упали с коек. Лёшка и Паша навели в каюте порядок и уселись на диване.
Было два часа тридцать пять минут по местному времени.
— Кто же их выручил?
— Выручили — и ладно, — безразлично ответил Паша.
— Как это ладно? — Лёшка хотел ещё что-то сказать, но замер.
И Паша насторожился. Откуда-то с кормы донеслись странные звуки, будто трещало под ветром расколотое сухое дерево.
— Что это? — шёпотом спросил Лёшка.
— Не знаю… — Голос Паши дрогнул.
Скрежет повторился.
— На корме, — определил Лёшка. — Идём.
— Куда? — Паша побледнел.
— Посмотрим.
— Что ты, что ты! — затряс головой Паша. — И не положено…
Они были ближе всех других к кормовой части. Остальные могли и не услышать.
— Встать! — с неожиданной для себя властностью приказал Лёшка, и Паша подчинился ему.
Ветер спал значительно, но взбудораженный океан ещё буйствовал. От дверей до трапа на ют пять шагов. И у трапа всего десять ступенек, но Лёшка и Паша сразу вымокли. Клокочущая, вспененная вода свободно перекатывалась по трюмным крышам. На юте нет ограждающей стены фальшборта, лишь релинги — стойки с прутьями в четыре ряда.