Прежде чем отправиться к Ньюфаундленду, Рузвельт доверительно сообщил своему сыну Эллиоту: «Мы ищем способ утихомирить Японию, чтобы выиграть время, необходимое для создания мощной армии. Что касается англичан — ты там был и видел этих людей. Ты же мне сам рассказывал, как они худы, бледны, измождены. Подобная встреча будет невероятно полезна для их духа. Как ты считаешь?
Нацисты достигли своего зенита. Они теперь хозяева Европы. Сейчас есть намного больше, чем раньше, американцев, которые думают, что необходимо оказать Англии помощь, хотя бы моральную, если мы не хотим, чтобы завтра пушки и бомбы были нацелены на нас. Вот увидишь, первое, о чем меня попросит Черчилль, — вступить в войну… Англичане, конечно, будут беспокоиться о том, какую часть нашего производства мы оставим за русскими. Я знаю, сколько доверия Черчилль испытывает по отношению к оборонительной способности русских в войне…» При этом он сложил округленные пальцы, изображая ноль. «Я думаю, ты испытываешь больше доверия», — заметил Эллиот. «У Гарри Хопкинса оно велико, — ответил ему отец, — и он сумел меня убедить… В отношении Англии наши начальники генштаба будут способны точно оценить британский военный потенциал и понять, верно ли, что англичане на последнем издыхании… Нам необходимо с самого начала дать понять англичанам, что мы не согласимся на роль простофиль, годных лишь на то, чтобы вытащить Британскую империю из затруднительного положения и быть потом благополучно забытыми… Мы не станем помогать Англии в этой войне для того, чтобы позволить ей и дальше продолжать жестоко властвовать над колонизированными народами…»{309} Разве он тем самым не все сказал своему сыну?
Встреча была теплой, и на первом же обеде Черчилль приступил к сути дела:
— Мне кажется, Франклин, что американский народ очень благосклонно настроен по отношению к нам. По сути, он готов вступить в войну…
— Вы можете найти также доказательства обратного…
— Однако обсуждение ленд-лиза…
— Уинстон, если вам интересно знать общественное мнение, читайте официальный журнал Конгресса.
После обеда Черчилль произнес горячую, яркую речь. «Мы упивались его фразами… Он нас покорял, даже когда мы с ним не соглашались… — вспоминал Эллиот. — “Мы были на грани поражения, но Гитлер и его генералы не поняли этого… Единственный шанс, который вам остается, это объявить войну, не ожидая, что они ударят первыми; они вам нанесут первый удар, как только мы будем побиты, и этот первый удар окажется последним”. — “А русские?” — спросил мой отец. “Я не знаю, сколько времени они еще продержатся…”»
За этим столом со стороны американцев не слышалось ни «да», ни «нет». В тот день, 7 августа 1941 г., Смоленск перешел в руки генерала Бока… Неделю спустя, 14 августа 1941 г., была подписана Атлантическая хартия.
Проект хартии, подготовленный Самнером Уэллсом, долго обсуждался путем переписки с Черчиллем. Все дни, проведенные у берегов Ньюфаундленда, Рузвельт только слушал, руководил прениями не он.
Стороны вроде бы во всем соглашались. Но во всем ли? Перед расставанием Рузвельт «поднял волну». С несколько злорадной уверенностью он сказал:
— Естественно, как только война будет закончена, одним из первейших условий долгосрочного мира должна стать большая свобода торговли. Никаких искусственных барьеров, никакой самой привилегированной нации…
— Торговые соглашения Британской империи… — заикнулся было Черчилль.
— Подлежат изучению… именно из-за них народы Индии и Африки такие отсталые…
— Господин президент, Англия ни на минуту не допустит отступления от той привилегированной позиции, плодами которой она пользуется и которая составляет ее величие…
— Видите ли, именно по этим вопросам может возникнуть разногласие между вами, Уинстон, и мной.
Прощаясь, Черчилль ткнул пальцем в Рузвельта и бросил ему взволнованно:
— Господин президент, я думаю, что вы хотите положить конец Британской империи. Все те идеи, которые у вас есть насчет структуры послевоенного мирового устройства, на это указывают. Но, несмотря на это…
— Что несмотря на это?
— Мы знаем, что вы наша единственная надежда.
Этот диалог не приводится в воспоминаниях Черчилля{310}.
Следующая встреча состоялась вскоре после Пёрл-Харбора, в конце декабря 1941 г., когда оба государственных руководителя сели «в одну лодку». Летя в Вашингтон, Черчилль боялся, что потери, понесенные американцами в Тихом океане, заставят их изменить свои стратегические концепции и отказаться от принципа «сначала — Германия», дабы сконцентрировать все силы для борьбы с Японией, чего добивались адмирал Кинг и генерал Макартур.