В Тегеране Сталин непрестанно давил на Черчилля, чтобы тот назначил время высадки в Европе, но ответа не получил.
«Однажды, едва сдержавшись, — рассказывает Громыко, — Сталин поднялся с кресла и сказал Ворошилову и Молотову:
— У нас слишком много дел дома, чтобы здесь тратить время. Ничего путного, как я вижу, не получается…
Черчилль в замешательстве, боясь, что конференция может быть сорвана, заявил:
— Маршал неверно меня понял. Точную дату можно назвать — май сорок четвертого…»{339}
Другой проблемой стало будущее Германии — теперь победа над ней казалась неминуемой. Ходили слухи, будто англичане и американцы хотят раздробить страну, но ни Черчилль, ни Рузвельт не имели продуманного плана. Единственное, в чем они были уверены, это в необходимости «подрезать крылья» Пруссии, самой агрессивной из германских земель.
Выслушав их, Сталин сделал следующее замечание: «На поле брани пруссаки и солдаты других частей Германии — баварцы, саксонцы и прочие — дерутся с одинаковым остервенением. По-моему, решение германской проблемы надо искать не на путях уничтожения германского государства, ибо невозможно уничтожить Германию, как невозможно уничтожить Россию, а на путях ее демилитаризации и демократизации, с непременной ликвидацией фашизма, вермахта и передачей преступных руководителей “третьего рейха” под суд народов». Сталин предложил всем троим над этим хорошенько подумать и встретиться вновь, чтобы обсудить вопрос. На деле такое обсуждение пройдет не в Ялте, а в Потсдаме, уже после немецкой капитуляции.
По польской проблеме Рузвельт поднял тему польских военных частей, сформированных на советской земле, которые эмигрантское польское правительство, «нарушив ранее достигнутое… соглашение, вывело с территории СССР». «Позиция Рузвельта в польских делах строилась с оглядкой на подготовку в США к предстоявшим в 1944 году очередным президентским выборам. И потому он был заинтересован привлечь на свою сторону голоса семи миллионов американцев польского происхождения… Вместе с тем американский президент проявлял определенную осторожность в отношении попыток Черчилля», — пишет Громыко. По его словам, Черчилль хотел навязать Польше правительство, явно враждебное СССР (которое играло бы на противостоянии между западными державами и Россией, о чем чуть позже сказал Гарриман{340}).
«Проводившаяся им [польским правительством в изгнании] политика все больше расходилась с интересами польского народа, — считает Громыко, — и, вполне понятно, это правительство постепенно теряло его поддержку. Безрассудность этой политики не могли не видеть Черчилль и Рузвельт. Они даже пробовали как-то урезонить эмигрантское правительство. Но и их усилия оказались тщетными»{341}.
По поводу границ польское правительство в Лондоне предъявляло, по словам Громыко, «абсурдные» требования. Черчилль тогда взял три спички, дабы проиллюстрировать свои идеи. Каждая из спичек представляла собой одну из польских границ: на востоке — границу 1940 г., в центре и на западе — границы 1939 г. «Эти спички, — заявил он, — должны быть передвинуты на запад, чтобы разрешить одну из главных задач, стоящих перед союзниками, — обеспечение западных границ СССР». Сталин заметил: «Имея в виду границу 1939 года между СССР и Польшей, Советский Союз стоит за нее и считает это правильным». Союзники в Тегеране постановили, что «очаг польского государства и народа должен быть расположен между так называемой линией Керзона и линией реки Одер». Договорились также, что Кенигсберг (Калининград) будет отдан СССР.
Следующим пунктом Сталин заявил, что после разгрома Германии «Советский Союз окажет необходимую помощь своим союзникам в войне против милитаристской Японии».
Затем союзники обсудили создание международного органа по безопасности и принципы его деятельности, которые всех устраивали бы.
После того как была названа конкретная дата высадки союзников, а Сталин пообещал помочь союзникам справиться с Японией, настроение у всех поднялось. Оно стало гораздо лучше, чем в начале конференции. Лидеры договорились встретиться снова. Рассказывали даже анекдот, способствовавший разрядке атмосферы. На открытии одного заседания Черчилль якобы сказал: «Мне снился сон, что я стану хозяином мира». — «А я видел во сне, будто стану хозяином вселенной», — перещеголял его Рузвельт и потом спросил у Сталина: «А что Вам снилось?» — «Что я не утверждаю вас в должности», — ответил Сталин.