Честно говоря, Гитлер уже угрожал покончить с собой в ходе путча 1923 г., затем после смерти его племянницы Гели в 1930 г., а также в 1936 г. в случае провала оккупации Рейнании. Мысли о самоубийстве сопровождали его в моменты депрессии, очевидно, обострившейся весной 1945 г., когда, помимо прочего, Гитлер старался скрыть свою болезнь, особенно — дрожание рук. Он все реже показывался на людях. Единственные кинокадры с фюрером, оставшиеся от того периода и запечатлевшие его во время смотра отрядов гитлерюгенда по случаю его дня рождения 20 апреля 1945 г., подтверждают свидетельство Герхарда Больдта: «Взгляд остановившийся и вместе с тем блуждающий. Встречая его, испытываешь потрясение, так как он словно исходит из иного мира… Лицо его — это лицо человека, полностью лишенного сил. Когда Гитлер идет, он едва передвигает ноги… его движения — это движения очень старого и очень больного человека»{400}.
Гитлер, можно сказать, прятался от своего народа в бункере, где обитал уже в течение нескольких недель. Он стал противоположностью того образа немецкой молодежи, о котором мечтал: «Я хочу, чтобы они были гибкими и крепкими. Цепкими, как борзая, прочными, как дубленая кожа, и закаленными, как крупповская сталь». Его собственная кожа посерела, тело одряхлело, руки дрожали…
Знал ли Гитлер, что Муссолини схватили и казнили? Такие предположения выдвигаются, в частности Иоахимом Фестом, но нет точных доказательств, ни одного признака, указывающего на это. По крайней мере, можно с уверенностью говорить об ошибочности рассказа Геринга на Нюрнбергском процессе: якобы Гитлер, глядя на фотографии дуче и его любовницы, подвешенных за ноги, воскликнул, «что с ним никогда ничего подобного не произойдет». Геринг встречался с Гитлером в последний раз 20 апреля, Муссолини же повесили 28 апреля. Следовательно, Геринг мог увидеть эти фотографии только после случившегося{401}. Гитлер намечал покончить с собой и приказать кремировать свое тело, чтобы избежать риска «быть выставленным в Москве на всеобщее обозрение в клетке, поставленной на телегу», если какой-либо «хитростью» русские сумеют его захватить живым или раненым. Вместе с тем он по-прежнему надеялся на чудо, чем и объясняются моменты экзальтации, приходившие на смену его унынию. И хотя Гитлер знал, что рейх, окруженный со всех сторон, не в состоянии создавать в большом количестве «Фау-2», которые должны были бы разрушить Лондон и даже Нью-Йорк, он все равно уповал на удачу, поскольку ему удалось уцелеть при покушении 20 июля 1944 г., а потом разлив Одера внезапно остановил продвижение советских войск. Гитлер продолжал верить, что англосаксы вот-вот повернут против Советов, а это, в свою очередь, откроет грандиозные перспективы.
После провала наступления на Арденны в январе 1945 г. генерал Гудериан, начальник Генерального штаба сухопутных войск, заявил Риббентропу, что война проиграна. Последовавшая в ночь с 13 на 14 февраля бомбардировка Дрездена показывала, что немецкие города могут быть разрушены до основания один за другим. Альберт Шпеер, не говоря ни слова, решил не подчиниться Гитлеру, который приказом от 19 марта распорядился уничтожить всю промышленную инфраструктуру, способную послужить противнику. Текст приказа завершался фразой: «Считаться с населением совершенно не следует». Проигнорировав это распоряжение, Шпеер замыслил подать отравленный газ в воздуховод, конец которого выходил в укрытие, находившееся под зданием канцелярии, чью планировку, будучи архитектором, он хорошо знал… Но только что сооруженная труба безопасности свела его план на нет: вот уже во второй раз за семь месяцев Гитлер избежал покушения. Фюрер узнал об этом плане позже, когда сам Шпеер ему в нем признался. Между тем, заметив, что солдаты доверяют единственно Гитлеру, Шпеер продолжал спасать, сколько мог, немецкие заводы, но от проекта убийства Гитлера отказался{402}.
Наверняка один лишь Геббельс имел такой же апокалиптический взгляд на вещи, как Гитлер, готовый все разрушить и похоронить себя под руинами нации, виновной в том, что не смогла завоевать весь мир. Другие руководители — Геринг, Борман, Гиммлер — больше думали о том, как бы заполучить в наследство немыслимую власть фюрера, пусть даже ценой присоединения к англосаксам с целью развернуться против русских (что для Гитлера означало предательство), чем о том, как вписать свои имена в историю.