— Всё равно странно. Непривычно, — приподнимаю наполненный бокал на свету, слегка раскачивая. Принюхиваюсь. Пахнет, как обычное виноградное. Молодое Сагрантино или Шираз. — При слове «вино» сразу представляются зелёные холмы и виноградники. Знаешь, такими ровными рядами убегают вдаль. И обязательно солнце с голубым небом. Где-нибудь в Чили или Италии. Или в Провансе.
— И огромный замок, да? — Эден наливает себе, с озорной улыбкой отставляет в сторону бутылку.
— Можно без замка, — смеюсь я. Выразительно обвожу взглядом стены. — У меня и так есть.
— Этот не считается.
— Почему это?
— Он неправильный. Без призраков и скелетов.
— Не будь так уверен. — Мне точно не стоит больше пить. Несу какую-то чушь и не могу остановиться: — Может, у меня полно скелетов.
— И где же ты их прячешь? — Эден явно старается говорить с серьёзным лицом, но лукавые бесята в глазах выдают.
— В шкафу в спальне, — вырывается у меня с глупым смешком, и что-то во взгляде Эдена меняется.
— Покажешь? — громко шепчет он, наклоняясь ближе.
— Подумаю об этом, если будешь хорошо себя вести.
— Сомневаешься?
Мне нравится, как он пристально смотрит мне в глаза, как по телу разливается тепло. И что-то ещё. Наверное, я просто пьяна.
Пауза затягивается, становясь слишком оглушительной, чтобы молчать дальше.
— Поживём-увидим, — прячу смущение за бокалом.
— А ты прагматик, — Эден выпрямляется, с привычной полуулыбкой поднимает свой, салютует им: — За мечты, которым суждено сбыться.
Вино лёгкое, сладковатое, но не приторное, с едва ощутимой кислинкой. Пьётся приятно, не оторваться. И я незаметно выпиваю до дна.
— Ну как? — В отличие от моего бокал Эдена опустел лишь на четверть.
— Замечательное, — искренне хвалю я. — Надо будет купить несколько бутылок. Будешь моим поставщиком? Или придётся знакомить с приятелем.
— С ним поосторожнее.
— С другом? — глупо хихикаю, понимая, что Эден имеет в виду вовсе не его.
— Хмельное, — он вдруг встаёт. Перехватив взгляд, с видимым сожалением кивает на часы над моей головой, словно извиняется: — Пора. Поздно.
— Ладно.
Тоже поднимаюсь. Чувствую, как кружится голова. Не сильно, чтобы всерьёз беспокоиться, но достаточно, чтобы не делать резких движений.
Эден снимает с вешалки пальто, медленно идёт к двери, я семеню следом. Мне хочется его задержать, но боюсь показаться глупее и навязчивее, чем уже. Не упрашивать же остаться. Наверняка у него есть дела поинтереснее, чем полночи распивать со мной вино и слушать занудные истории. Мы ведь с ним даже не друзья. Мы, в общем-то, никто. И вряд ли когда-нибудь увидимся. Слишком разная жизнь, ничего общего, кроме дурацкой машины Альберта, которую в любом случае собираюсь отдать Филу.
На веранде неожиданно холодно и темно — идиотка, я даже забыла включить наружный свет.
— Прости. Я сейчас, — зябко втягиваю пальцы в рукава, собираясь вернуться, чтобы зажечь фонарь на крыльце.
— Это ты прости, — Эден делает шаг назад, оборачивается. Бросает, не глядя, пальто на перила, берёт меня за запястье, приближаясь почти вплотную.
— За что? — не понимаю я.
— За это, — он обхватывает моё лицо ладонями. Они горячие, мягкие, уютные, но держат крепко — не вырвешься. Я и не пытаюсь. Смотрю, задрав голову, в глаза, в которых блестящими точками отражается луна. Или это так причудливо падает свет. — Не могу просто взять и уйти, Мэдисон.
— Тогда не уходи, — я снова говорю глупости, но думать связно не получается. Мыслей слишком много и сразу, чтобы уцепиться хотя бы за одну.
— Если не уйду, мне придётся тебя поцеловать.
— Это плохо?
— Скажи мне ты.
— По правилам ты должен был пригласить даму хотя бы на одно свидание, — улыбаюсь я.
— Теоретически их было три.
Мне безумно нравится, что между нами происходит сейчас, хотя уверена — происходить не должно. Но и отказываться не собираюсь.
— Убедил, — обнимаю за шею, тянусь губами к его.
У нашего первого поцелуя вкус черники и вина.
========== И что-то ещё ==========
— Так, ещё раз. Значит, вы напились, и он тебя поцеловал. Зде… там, — Фил кивком указывает за свою спину — видимо, на входную дверь, так и оставшуюся распахнутой настежь. По лицу сразу не угадать, издевается или говорит серьёзно. — Вы переспали, — он кидает выразительный взгляд на потолок. Долго ёрзает в кресле, словно устраивается поудобнее. — Утром ты протрезвела и выставила его вон. Потом передумала, а теперь страдаешь. Пока я всё правильно понимаю?
Ничего он не понимает, а я не знаю, как объяснить. И надо ли объяснять. Зря, наверное, рассказала ему про Эдена. В конце концов, мне не шестнадцать. Разберусь сама.
— Всё хорошо, Фил.
— Угу. Поэтому выглядишь, как будто Альберт только что снова умер, но на этот раз ты его любишь.
— Ключи на столе. И документы. Я тебе там не нужна.
— Ага, это я понял. Кстати, можешь оставить машину себе, если она снова сделает тебя счастливой. Ты ведь из-за неё такая, да, жадина? А вовсе не потому что влюбилась в пацана.
— Иди к чёрту, — беззлобно бросаю я. Не до его шуточек сейчас.
Зачем-то поправляю раскиданные по дивану подушки с вышитыми на них цветами, пытаюсь выстроить идеально ровную линию. Они не слушаются, заваливаются на бок, падают на пол.
Когда погиб Брис, я возилась с ними несколько первых месяцев чуть ли не сутками. Прокол, стежок, опять прокол. Не ошибиться в схеме, выбрать правильный цвет и толщину. Немыслимым образом простые, размеренные и повторяющиеся движения помогали разглядеть в хаосе хоть какой-то порядок. Они успокаивали. А когда возвращалась холодная пропасть, я укладывала подушки вокруг себя, обнимала одну и неспешно раскачивала, представляя, что снова держу на руках новорождённую кроху.
Альберт ненавидел меня такой, считал, что я медленно схожу с ума. Потом, гораздо позже, не раз порывался их выкинуть. Я не позволяла. Не могла позволить — в них будто заключался весь смысл моей новой жизни. И в конце концов Альберт нашёл свой. Уже без меня.
— Что с тобой, Мэдди?
Тихо мычу в ответ.
— Ясно, — ухмыляется Фил. — Теперь попробуй словами.
Меньше всего мне хочется разговаривать. Даже с ним. Но брат ни за что не отстанет.
— Сможешь их куда-нибудь увезти? Отдать или… выкинуть.
— Подушки? — хмурится он.
— Ага. Хочу сделать ремонт, всё тут изменить. Вряд ли они подойдут к новой мебели.
— Слушай, — брат подаётся вперёд, напоминая отца. Такой же смуглый, широкоплечий, с пронзительными карими глазами и французской бородкой. Локти деловито упираются в ноги, пальцы сцеплены в замок, губы поджаты. — Дело ведь не в подушках, так?