Полина появилась в университете после некоторого перерыва. Ни малейшего желания приходить сюда у нее не было, но и дома оставаться невозможно, вот Хеджи ее и привез.
На нее смотрели с сочувствием, которое ранило не меньше, чем недавние события, и Полина чувствовала, что между нею и ее однокурсниками будто возникла какая-то преграда, а разрушить эту преграду у нее не было ни сил, ни желания.
До близкой уже сессии оставалось всего ничего, но к сессии ее могли допустить только после сдачи зачетов, а до зачетов еще необходимо было написать два реферата, и эта цепочка последовательных действий сейчас казалась Полине неосуществимой. То, что она не напишет эти рефераты, она знала, и это ее нисколько не трогало; бывают моменты в жизни, когда ничто не представляется важным, даже собственная смерть, что уж говорить о каких-то там рефератах-зачетах, и Полина не думала ни о чем таком.
Один реферат она «задолжала» Лопотухину. Задолжала и задолжала, сама она сейчас совершенно о том не беспокоилась, но Лопотухин проявил инициативу и после своей лекции подозвал Полину, усадил рядом с собой и спросил голосом негромким и участливым:
– Как ваш реферат, Полина?
Он всегда обращался к студентам исключительно по фамилии, держа дистанцию, и то, что сейчас он сказал «Полина», демонстрировало его сочувствие и понимание непросто сложившейся ситуации. Полина сидела рядом с ним, вся в черном, спина прямая, на лице аристократическая бледность, и еще печальная бездонность во взгляде – она была красива той особенной красотой, которая присуща только людям исстрадавшимся.
– Никак, – тихим бесцветным голосом ответила на вопрос Полина.
– Вы уже не успеете, к сожалению, – сказал Лопотухин почти печально. – И к зачету подойдете без реферата.
Его душа стремительно наполнялась благородством.
– Поэтому я решил поставить вам зачет досрочно и безо всякого реферата, – сообщил он с едва сдерживаевым торжеством человека, который только что облагодетельствовал род людской. – Зачетка у вас с собой?
– Да.
Полина выложила зачетку на стол. Она не испытывала ни благодарности, ни волнения. Ей, по правде говоря, сейчас было все равно. Лопотухин, не замечая ее состояния, с торжественным и значительным видом медленно и плавно выводил в зачетке свои каракули. Те студенты, которые еще не успели покинуть аудиторию, издали наблюдали за происходящим.
Поставив свою подпись, Лопотухин закрыл книжицу и сказал, сочувственно-покровительственно глядя на Полину:
– А реферат вы напишете в следующем семестре.
При этом он похлопывал ее по ноге. Осторожно, едва касаясь. Это выглядело так, будто он хотел приободрить студентку, и вот он все ее ободрял и ободрял, и это длилось долго, и уже совсем не было похоже на желание приободрить, а было похоже на что-то другое, а потом Полина посмотрела Лопотухину в глаза, увидела там что-то такое, что заставило ее очнуться и наконец-то правильно оценить происходящее, понять, что такое это «другое» означает, и она, встав в полный рост, не раздумывая, на глазах у студентов ударила Лопотухина ладонью по лицу.
Получилось очень звонко.
После этого Полина собрала вещи и вышла из аудитории.
Глава 10
У декана было лицо человека, который готов огнем и мечом наводить порядок на вверенной ему территории. У него в кармане лежал билет на авиарейс до Кельна, где на следующей неделе намечался симпозиум, и ко дню отлета предстояло разобраться со всеми вопросами, чтобы не оставлять ничего на потом. Чрезвычайное происшествие, случившееся на факультете, было первоочередным и самым главным.
Лопотухин сидел на стуле у стены. Ногу закинул на ногу, руки скрестил на груди – по его внешнему виду и не скажешь, что очень уж волнуется, только пунцовеющие уши его выдавали.