И ты сидишь у разбитого корыта и не знаешь, что тебе делать: напиться или сразу повеситься. Всю свою энергию ты уже растратил. Получается, что впустую. И сил больше нет. И ничего не добился.
Ты жил во имя великих идей, тебя влекли яркие лозунги.
Ты заботился не только о себе, но и о судьбах всего человечества.
И в одночасье все рухнуло.
Ты беден, несчастен, брошен на произвол судьбы…
16
За окном бушует революция. Народ негодует, а тебе все по барабану: что красные, что белые. Ты вырван из этого исторического общественного процесса. Под воздействием сладкого дурмана ты попадаешь в иное измерение, которое сам же и выдумал. Здесь интереснее, ярче, быстрее. Будто проживаешь за день целую жизнь. Яркую, вдохновенную, остросюжетную. Постепенно тебе начинает казаться, что этот мир более реален, чем тот, за окном. Тем более что тебя окружают настоящие герои нашего времени: цельные натуры, точно выписанные персонажи, очень яркие, эксцентричные. И слова у них правдивые, и чувства самые взаправдашние: ненависть монолитная, любовь самая искренняя.
Мне примерно двадцать три. Мы гуляем уже четвертый день. Я, Вовочка, хозяин квартиры, пожилой пенсионер Александр Иванович по прозвищу Костыль, и еще трое парней. Последние появились вчера. С нами две девушки из Крыма — дальняя родственница Костыля черненькая Гала, со своей светленькой подругой Олей. Они приехали поступать в какой-то институт. Очень симпатичные девицы, особенно Оля, в короткой юбочке, с умопомрачительными бедрами, спортивная, свежая, загорелая. Галу я давно знаю и уже успел один раз утешить, а также обещал по пьянке, после двадцатого разлива, на ней жениться. Но Оля для меня совершенно новый неизведанный объект, и я все время украдкой на нее поглядываю. Пока безрезультатно.
Утро. Похмелье. В воздухе непроветренной комнаты плавает дурь вчерашней оргии. На столе валяются пустые бутылки, тарелки с засохшей закуской и засаленные грязными пальцами хрустальные рюмки. На клеенке мазки крови, в сковородке — гора выкуренных до фильтра окурков.
Девушки закрылись в своей комнате и не подают признаков жизни.
Хозяин квартиры лежит на диване и тихо стонет — вчера бедному пенсионеру слишком часто наливали, к тому же у него больные колени. Рядом, на полу, валяются костыли.
Собутыльники мрачно собираются вокруг стола — помятые, с налитыми кровью глазами и пытаются решить извечный русский вопрос: ту би, ор нот ту би. Однако ни у кого ни копейки и идей никаких.
В ход идет последняя сигарета. Все тяжело молчат. Это красноречивое молчание топором или скорее дамокловым мечом висит над нами.
— Дядя Саша! — наконец говорю я. — Одолжи червонец. Ты меня знаешь — я отдам!
Костыль знает, что я действительно отдам, но вчера под влиянием Вовочки он проявил излишнюю щедрость, и его пенсия растворилась без следа. Он в ужасе, как ему жить целый месяц?!
— Ничего! — успокаиваю я. — Заграница нам поможет!
И он верит, что я действительно ему помогу. Так уже было.
— Нате, бля, подавитесь! — встает со стула один кент с подозрительно солидной кликухой Злодей (наверное, он сам придумал себе такое погонялово, для авторитетности).
Мы удивленно на него смотрим, а он почему-то схватился за палец руки и тянет его изо всех сил. Постепенно до всех доходит…
Пьяному человеку не нужно заканчивать театральное училище, чтобы уметь входить в образ. Он и Станиславского поучит. Взять хотя бы Алика. Этому парню лет тридцать. Он уже сто лет нигде не работает. Он вежливый, обходительный, но иногда взрывается. Он, как и все вокруг, очень любит выпить и ради полного стакана водки готов на все.
Алик в совершенстве владеет наукой перевоплощения. Поэтому за него не нужно беспокоиться. Мы торжественно вручаем ему золотое обручальное кольцо, которое Злодей с горечью стягивает с наслюнявленного пальца, и посылаем к чуркам на рынок. Алика не следует инструктировать, придумывать для него какую-нибудь душещипательную историю. Мы знаем, что он будет самозабвенно врать, изворачиваться, брать на жалость, прямодушно клясться и, в конце концов, получит в руки то, ради чего все представление затеяно: пятьдесят или семьдесят рублей — эквивалент целого ящика водки.
Через час Алик возвращается с победой. С ним тяжелая сумка бутылок и под мышкой огромный арбуз.
— Только за сорок взяли! — виновато сообщает он.
Слишком мало за целое золотое кольцо, которое стоит в магазине для новобрачных не меньше ста двадцати рублей. Но это уже никого не волнует, потому что на столе появляются священные сосуды. Уже полдень, и неопо-хмеленное братство сразу забывает обо всем на свете.
Вовочка хватает бутылку и граненый стакан, но я разъяренным движением останавливаю подлеца, отбираю пустой стакан и со всей силы швыряю на пол. Девчонки, только что покинувшие свое убежище и присоединившиеся к компании, взвизгивают от неожиданности.
— Ты, сволочь пузатая! — гневно говорю я Вовочке. — Сколько раз я тебе объяснял, что мы пьем только по малу, из рюмок…
Первая «штрафная», конечно, Костылю, как хозяину квартиры. Вторая — бывшему владельцу золотого кольца. Злодей опечален — еще не смирился с потерей дорогого предмета, который носил на руке много лет, и к тому же предвкушает крупные неприятности дома. Но горечь утраты и муки похмелья быстро сменяются радостью первого толчка разогретой веселящей крови в голову. И вот он уже в эйфории лопочет что-то невнятное.
Я уже довольно хорошо знаю Алика, поэтому про себя отмечаю, что он наверняка что-то заначил — не меньше двадцатки. Эта информация в скором времени пригодится…
Вечер. Злодей якобы засобирался домой — сдаваться. Его приятель вызвался его проводить. Судя по их перешептываниям и загадочным знакам, которыми они обмениваются, наверняка у них появился «вариант», но они не желают посвящать в него остальных. Хвосты обрубают, суки.
Из мужского населения остались Костыль, Вовочка, Алик и я. Все, кроме меня, в жопу пьяные. Я никогда не напиваюсь до беспамятства, предпочитаю растягивать удовольствие. Когда девчонки отлучаются на кухню, чтобы нажарить картошки, я подбираюсь к Алику, который свернулся калачиком на диване и уютно спит. Я проверяю его карманы — пусто.
Я расстроенно кусаю губы.
Вовочка, который еще мгновение назад храпел прямо за столом, вдруг приподнимает голову. Я понимаю, что он видел, что я делал.
— Проверь в серванте! — говорит он.
— Откуда знаешь?
— Видел, как он возле него крутился…
Мы с Вовочкой, черт побери, всегда заодно. Нас, в натуре, слишком много связывает.
Я отодвигаю стекло серванта и начинаю изучать содержимое старых сервизов. Вовочка с интересом за мной наблюдает. Алик по-прежнему дрыхнет.
Клад сокрыт в пузатом заварном чайнике. Я вытягиваю из него пачку денег и стремительно прячу ее в карман. Спустя пять минут украдкой пересчитываю. Пятьдесят рублей! Ни фига себе!
И что характерно: я не вор. Я лишь наказал вора, который всех нас обманул. Я восстановил, так сказать, справедливость.
Я захожу на кухню и счастливо обнимаю сразу обеих девчонок за плечи.
— Бросайте эту фигню! Прошвырнемся в центр. И показываю деньги.
Гала и Оля с радостью помогают друг другу избавиться от кухонных фартуков.
Вовочка с нами. Остальные брошены на произвол судьбы.
Москва. Центр. Революция.
Я прошу таксиста остановиться напротив «Детского мира». На площади огромная толпа пытается свергнуть памятник Дзержинскому. Много «революционеров», но большинство — развлекающаяся молодежь, всякие анархисты и бузотеры. Почти все, как и мы, подвыпили.
Я и Вовочка бросаемся к веревкам, которыми опутано железное изваяние, и изо всех сил помогаем разгоряченному люду опрокинуть Дзержинского наземь. Даешь свободу!
И страшно и весело.
Ночь. Уж не помню, как так получилось, но я лежу в постели сразу с Галой и Олей в их комнатке. Из-за двери на фоне тихой музыки доносится скрипучий голос Костыля и бесцеремонный басок Вовочки: оба коротают время за бутылочкой. Гала обозлена: ее лучшая подруга вступила с ней в конкурентную борьбу, но не в силах ничего поделать. Обе, будто соревнуясь, страстно меня ласкают, а я, страшно возбужденный невероятностью происходящего, стараюсь по мере возможности уделять внимание сразу обеим.