– Что же вы стоите? Я лежу, а вы стоите, неудобно даже. Вы садитесь, пожалуйста, а то я не посмотрю на эти трубки и иголки и тоже встану, – озаботилась вдруг Рита.
– Не стоит. Я сейчас присяду. Я опасался напугать тебя и выжидал, когда же ты наконец меня заметишь. – Ян неторопливо даже не сел, а как бы опустился мягко всем телом на маленькую трехногую табуретку, отчего стал почти вровень с лежащей девочкой. – Сколько тебе сейчас лет?
– Недавно девятнадцать исполнилось.
– Это хорошо. Чем моложе человек, тем проще ему даются перемены. – Ян дал девушке время осознать и впитать в себя последние слова, являвшиеся преддверием их дальнейшего общения, потом тихо и проникновенно сказал, слегка склонясь к Ритиному сосредоточенному личику: – Ты ни о чем не хотела бы меня спросить?
– Хотела бы, конечно. Но я не знаю даже, с чего начать, – ответила Рита и, не уловив и тени недовольства со стороны хозяина, добавила чуть ли не кокетливо: – А вы помогите мне, ведь вы взрослый и умный и много чего знаете, раз целых шестьсот лет живете, если Мишка, конечно, не наврал...
– Не наврал. Даже слегка приуменьшил. Мне шестьсот восемьдесят два года, если тебе это интересно. – И, не обращая внимания на Ритины невольные «Ух ты! Не может быть!», Ян продолжил: – Я помогу тебе, но для этого мы немного поменяемся ролями. Скажи, ты бы хотела узнать, что сталось с твоими подругами, вернее, с их телами, после того как их убили, или, – последние слова Ян прошептал проникновенно и задушевно, как змея, почти в самые ее губы, – как у нас говорят: выпили?
– Не-е-ет! Нет! Не хочу, не говорите мне! Это страшно, я не хочу знать! – Она содрогнулась и отшатнулась – не ожидала жутких, похожих на внезапный тихий выстрел слов, не ожидала от по-хорошему ласкового голоса, их произнесшего. Страхи вернулись, ворвались вихрем, и Рита не смогла нести на себе взгляд хозяина, заслонилась свободной от капельницы правой рукой, безвольной ладошкой. Но Ян отвел ее руку в сторону, и Рите пришлось все же посмотреть на него.
– Не кричи. Не хочешь – не надо. Иногда нежелание знать притупляет в нас чувство гнева и жажду мести, а в твоем случае – это хорошо. – Ян сжал дрожащую ручку девушки своими ладонями и так оставил, не отпустил, словно хотел подобным образом передать ей часть своей силы и спокойной уверенности. – Но кое-что я все же хочу рассказать, чтобы избавить тебя от ненужных иллюзий. Ты готова слушать?
– Я готова слушать, – ответила еле слышно Рита, не зная, что хуже – знать или не знать до конца всю правду.
– Как ты уже, наверное, догадываешься, ты не должна была остаться в живых, как и никто из приглашенных в мой дом вместе с тобой. Ни твои подруги, ни мальчик по имени Артур, ни ты сама не были нам нужны иначе, как, скажем, некие сосуды, содержащие необходимый продукт питания, другими словами, как животные, добытые охотником для поддержания его жизни. И тем более нам не нужны были свидетели.
– Я не дура, понимаю это и без вас! – попробовала огрызнуться Ритка. Сравнение с животными было унизительным и пробудило в ней утихшую до недавних пор агрессивность.
– Я еще не закончил. Имей терпение выслушать собеседника до конца, в будущем это умение может пригодиться. – Ян ничуточки не рассердился, напротив, был благожелателен и рассудителен, насколько возможно, чтобы не раздражать девушку еще больше. – Итак, я продолжаю... В тот день охотником была Ирена, твоя знакомая Ирочка, именно она собрала вас всех и привезла в мой дом. И по праву добытчика имела возможность сама выбирать себе... жертву.
– Вы хотели сказать что-то другое, что-то неприятное. Говорите, не стесняйтесь, я ведь понимаю – мне придется ко многому привыкать. – Рита тоже постаралась держать себя в руках и к тому же решила, что если уж хлебать дерьмо, так полной ложкой.
– Как пожелаешь. Мои родичи сказали бы не жертву, а корову. Они сами придумали это обозначение, я здесь ни при чем. Виновато, очевидно, время, в котором они выросли и живут. Оно располагает молодых к словотворчеству, к изобретению своего собственного языка. Но вернемся к нашим баранам... – Увидев недоуменное выражение Ритиного лица, Ян сразу поправил себя: – Это просто образное выражение. Я хотел сказать: вернемся к моему рассказу. Так вот, Ирена выбрала тебя, Рита. Остальных должны были поделить те, кто нуждался в тот момент в пище. Но Ирена слишком усложнила и затянула свою охоту, была слишком слабой и голодной, потому ей и не удалось справиться с тобой. Иначе бы у тебя, Рита, не было бы ни единого шанса уцелеть.
– И что же, бедная Ирена-Ирочка так и осталась голодной, бедняжка? – Чтобы придать себе мужества, Ритка отважилась на неприкрытый сарказм. Но ее издевка не была замечена и поддержана. Ответом ей были печальные, строгие слова, от которых мороз продрал по коже:
– С ней поделились.
– Кем? Кем поделились? Аськой или Катькой? – окончательно оледенев внутри, не то спросила, не то простонала Рита.
– А кого бы ты предпочла? – спросил ее Ян и тут же будто наотмашь хлестнул ее резким внезапным окриком: – Отвечай мне быстро, не задумывайся!
– Наверное, Аську, – торопливо пробормотала ошалевшая от неожиданности Рита и только мгновение спустя сообразила, что же она, в сущности, выбрала, и к горлу ее подступила тошнота.
– Почему? Она тебе меньше нравилась? – не отставал Ян, не замечая вроде бы Риткиного состояния и словно умышленно продолжая мучить ее.
Но Рита не могла уже говорить и только машинально кивнула в ответ и отвернулась. Ян еле заметно усмехнулся – улыбнулся и фамильярно, по-хозяйски, однако не без нежности погладил ее ставшую вялой и безучастной руку, которую все еще сжимал в своих ладонях.
– Все правильно. Ты ведь умница. И я думаю, у нас тебе будет хорошо, особенно когда в твоей милой головке все вещи станут на свои места. А теперь спи и ни о чем не думай. На все твои вопросы в свое время будут и ответы. Обещаю тебе.
Утро следующего дня Рита встретила с куда большей долей уверенности в себе и с просто превосходным самочувствием. Она ощущала такой необычный, такой мощный прилив физических сил, что подумала, будто она ошиблась и со вчерашнего дня прошла не одна освежающая сном ночь, а по меньшей мере неделя. Ритка хотела встать и побежать в сад, во двор, хоть куда-нибудь, но из постели ее не выпустила Тата, велевшая ей дожидаться визита следователя Воеводина, впрочем, пообещала, что после его ухода Ритка сможет выйти, так как лежать ей дольше не будет никакого смысла. Ритка и сама догадалась, что ее выдают за лежачую больную исключительно по сценарию пьесы, надлежащей быть в розыгрыше перед невысоким прокурорским чином, и потому не протестовала. Роль свою она собиралась отыграть на совесть, ее будоражили нетерпение и егозливое беспокойство, как начинающего актера перед первым учебным выходом на сцену. Ей представлялось, какой жалкой и слабой, но очень убедительной предстанет она, Рита, пред суровыми очами блюстителя и обманет его милицейскую подозрительность, вечную профессиональную настороженность, по причине намеренного и умышленного введения в заблуждение, и бдительный аргус закроет горящие глаза и уснет, убаюканный и успокоенный ее безобидной правдивостью.
Но блюститель оказался вовсе не суров, и комедия не понадобилась. Ритка даже была разочарована, что ее актерские старания не нашли применения. Воеводин оказался довольно молодым, хоть и полноватым, но живым и суетливым, сильно страдающим от жары человеком. По крайней мере он беспрестанно тер свое рыхлое невыразительное лицо клетчатым старомодным платком внушительных размеров и даже не присел для проведения допроса, а и допроса никакого не было. Воеводин семенил, переваливаясь, вокруг Риткиной кровати, разговаривая по большей части с Мишей о каких-то далеких и непонятных делах, сильно жестикулируя и изредка кидая Ритке на ходу незначительные вопросы и не очень вслушиваясь в ответы, и только невпопад несколько раз бросил в ее сторону: «Ну да, да, конечно, будем искать!» Хотя кого Воеводин собирался искать, Ритке было совершенно непонятно, да уже и не важно. А непоседливый следователь, потихоньку увлекаемый Мишей вон из комнаты, хитро и приторно жаловался на непонятный Рите, но злокозненный карбюратор: машина ведь своя, не казенная, казенная не по чину, не положено, так что ножками, если что, товарищ следователь, ножками, а это маета и упущенное государственное время. Миша сочувственно кивал и убеждал в полной поправимости беды и в личном и бескорыстном своем участии в борьбе с аморальным карбюратором и, уходя, подмигнул Ритке, мол, не скучай, все в ажуре. А потом ее переодели в клевую, модную одежду, не поскупились, что приятно, и разрешили наконец встать и идти, и заново познакомились, и приняли в семью.