Она не видела и старалась не смотреть, как Миша засовывал тело несчастного старичка в багажник «Волги», не помнила, как Ян усадил ее в машину и сел рядом, и они поехали. Чувствовала только руку хозяина, всю дорогу обнимавшую и гладившую ее плечи, без плотского умысла, а словно они были отец и заплутавшая по жизни дочь. И рука говорила ей, что все забудется и пройдет, может быть, даже завтра.
А на следующий день отмечали первый Ритин выход в свет. И до вечера Рита провела его в хлопотах, целебных и радостных, приказав себе не думать о старичке, давшем ей свою кровь. В суете и застольных приготовлениях это было не так уж трудно. Миша к ней не подходил, не заговаривал и не поздравлял, видимо, чувствовал свою неуместность до поры до времени. Впрочем, Ритино отношение к нему не то чтобы поменялось в худшую сторону. Только Миша из помощников и наставников отошел как бы на второй план, и мысли Риты теперь всецело занимал хозяин. Она очень надеялась, что Ян тоже выйдет к праздничному столу, и про себя, не смея попросить вслух, твердила: «Приди, ну пожалуйста!» И он будто бы услышал, и покинул свои запретные пока для Риты комнаты, и пришел, хоть и ненадолго. Поздравил Риту, как полноправного отныне члена семьи, и дальше беседовал вполголоса только с мадам Иреной, которая, судя по выражению лица, на что-то жаловалась хозяину. А уходя, посмотрел на Риту со значением, чтобы она поняла: с этих пор он все время помнит о ней, он рядом и готов понять и поддержать ее.
Когда была уже глубокая ночь, стали понемногу расходиться. Макс и Сашок уехали на квартиру в город, Ирена отправилась спать. Миша последовал ее примеру и пошел в свой заповедный гараж. Лера и Тата еще уносили со стола последние тарелки, Стасик взялся им помогать. Тогда Рита, которой ложиться совершенно не хотелось, подсела к курившему на веранде Фоме.
– Помнишь, после охоты ты обещал рассказать про хозяина? – с наигранным безразличием спросила Рита.
– Помню, конечно. Могу хоть сейчас начать, вечер чудесный – сидел бы себе и сидел. Да ты, наверное, спать хочешь? – с ленцой ответил сказочник.
– Я? Вовсе нет. Мне после вчерашней дозы «сока» силы девать некуда, – сказала правду Рита.
– Это хорошо. Тогда слушай и не перебивай, а то я собьюсь или забуду что-нибудь. Это ведь длинная история, за один раз и не осилить.
Фома выкинул окурок и, положив коротенькие ножки на фигурные перила веранды, начал свою повесть.
Глава 4
АГАСФЕР
Восточные Карпаты весной – это рай на земле, по крайней мере если верить тому, как описывает райский Эдем священник Домокош Бач, человечек без возраста и без боли мысли в заиндевелых глазах. Правда, Янош не может судить о других местах, он еще нигде толком не бывал, хотя уже совсем большой и родился целых девять зим назад, вот только мама запамятовала, в какой именно день. Лишь прошлой осенью после громких споров и немых мольб отец позволил Яношу удалиться с родного подворья ровно на то расстояние, которое отделяет их дом от местечка Секейудвархей, куда суровый и тугодумный дядя Андраш погнал быков на продажу. Путешествие было захватывающим и длилось целых четыре дня, самое яркое море впечатлений и событий, несмотря на то что Андраш не отпускал мальчика от себя ни на шаг, так и не позволив Яношу подойти и поиграть с другими детьми. И свою крытую небеленым холстом кибитку они поставили в стороне от других, но, кажется, это никого не обидело и не удивило. Наверное, дядин нелюдимый и угрюмый нрав был хорошо известен в местечке. Янош действительно был достаточно взрослым и догадывался, что дело не только в характере дяди Андраша, но и в «тайне» их семьи. Семейный секрет был сокровенным и нерушимым, и маленький Янош скорее дал бы посадить себя на кол, чем выдал бы «тайну» хоть единым словом. Тут Янош, конечно, немного лукавил сам перед собой, потому что подобная казнь не доставила бы ему особых неудобств и, уж конечно же, не убила бы.
Отец Яноша Уласло Балашши жил в здешних краях так давно, что секеи принимали его за своего, вернее, за внука того Уласло, который поселился в долине полвека назад. Ведь не может же человек прожить такой срок на земле и ни капельки не измениться и не постареть. Мать Яноша Юлию отец привез из соседнего молдавского княжества, взял из родственного гнезда, где красивой и не блекнущей с годами девушке было бы уже опасно оставаться. Янош был единственным ребенком у родителей, хотя старший Балашши помнил еще нашествие Аттилы и императора Константина. Но дети в гнездах редкость и надо хорошенько подумать, прежде чем решиться их завести. Яношу повезло – его хотели и любили, а отец не жалел средств на его воспитание и даже пригласил священника, чтобы учил греческому и латыни, хотя никто из секеев не мог написать и собственного имени и в лучшем случае умел считать до десяти. Мать учила сына венгерскому и немецкому письму, дядя Андраш – искусству боя с оружием и без него. Но больше всего Янош полюбил упражняться в стрельбе из отцовского тяжелого арбалета, который сам натягивал с недетской силой. Время для забавы удавалось выкроить не всегда – надо было помогать отцу и дяде Андрашу в поле, ибо настоящий секей не только защищает, но и кормит себя сам. Поэтому в их краю мужчины с равной охотой берутся и за плуг, и за оружие. И если хочешь, чтобы уважали соседи и голос твой был не последний на общинном собрании, то знай поворачивайся – не ленись.
Семья Балашши считалась в округе зажиточной, если не богатой, а отец, пожелай он только, мог бы даже стать общинным старшиной. Но Уласло Балашши на виду быть не любил и потому оставался лишь всадником ополчения. Звание это было чисто номинальным, поскольку секеи никаких войн не вели, а с захожими разбойниками и конокрадами каждый двор мог сладить и в одиночку, благо в оружии недостатка не было. Королевский ишпан тоже больше сидел в своем замке для виду и престижа и во внутренние дела и распри предпочитал не ввязываться. Человек он был с понятием и знал, что секейская вольница суть те же мадьяры, и потому нет для них иной власти, кроме короля венгерского. А что свободны и горды сверх меры, так на то и граница, и ее нужно охранять.
Восточная же граница Трансильвании никогда не была спокойным местом, и шлялась вдоль нее пропасть разного люда. Из Валахии тянулись сербы и валахи, со стороны Молдавии забредали словаки и даже германцы, последние были особенно воинственны. Но и секеи, не будь дураками, открыли для себя выгодный промысел, обогащаясь за счет захожих путников, по сути, занимаясь тихим дорожным и преимущественно ночным грабежом. Братья Уласло и Андраш сочли такое положение дел очень удобным для сохранения семейной «тайны». От соседей оба Балашши старались не отставать и по нескольку раз за одну темную луну выходили на большую дорогу, то есть в засаду на горной тропе, и приносили под утро добытое оружие и одежду и, если везло, медные и серебряные деньги, золото попадалось редко. Иногда приводили в дом пленника, чтобы напоить мать и Яноша. Сами же братья пили кровь на месте охоты, без страха разоблачения, так как трупы с растерзанным горлом долго в лесу не залеживались. Начатое дело быстро доканчивали лисицы, дикие кабаны и лесные птицы, оставляя от незадачливых прохожих одни только кости.