– Вряд ли она знает «Отче наш», – позволил себе пошутить Миша.
– Не важно, ты меня понял. – Ян нетерпеливо хлопнул ладонью по мягкой велюровой спинке диванчика и резко оборвал разговор: – Все, иди. Некогда.
Поднимаясь наверх по деревянной винтовой лесенке, Миша в уме перебирал возможные аргументы убеждения и наилучшие с точки зрения доходчивости примеры своей правоты, могущие подействовать на строптивицу – их новоявленную сестру. Обычно внутренне равнодушный к невзгодам своих собратьев, выполняющий всю требуемую от него работу лишь из чувства долга, кодекс коего был выработан им самолично раз и навсегда, он был холоден и уравновешен перед лицом любых проблем и любых посторонних ему страданий. Религию и чувство прекрасного вполне заменял ему окончательно сложившийся в Мишиной голове образ всемогущего хозяина, которого Миша отнюдь не низводил в равный хоть одному живому существу ранг, а поместил где-то между сверхчеловеком и неким Высшим Разумом, создавшим мироздание. В Бога Миша не верил и потому считал хозяина новым высшим созданием разумной эволюционирующей природы, своего рода посредником между небом и землей, в переносном, конечно, смысле. Но сопереживать или сострадать хозяину ему бы и в мысли не пришло, ведь никто же не станет сочувствовать ангелу или Господу Богу. Однако девушка в верхней спальне, с приятным именем Рита, вызвала у него давно и нарочно забытые и отвергнутые им ощущения. И дело было не в красоте, к тому же далекой от совершенства, на собственный Мишин вкус, и не в ее полной сейчас беспомощности и болезни – он знал, что это всего лишь плата за будущее могущество. Просто за всю Мишину не очень долгую жизнь ни один живой человек, да что там человек, ни один его сородич-вамп никогда не просил его о помощи и тем более не был благодарен за нее. Его обычную вежливо-успокаивающую скороговорку эта несчастная дурочка приняла за чистую монету и невольно возложила на Мишу неявную ответственность, которая требовала опеки и заботы с его стороны, так что Мише пришлось освободить для девушки уголок в своей замороженной душе, чему Миша был совсем не рад, но ничего поделать с собой уже не мог. Поэтому на второй этаж он поднимался в некотором раздражении и в то же время с твердым намерением выполнить задание хозяина.
В коридорчике перед нужной ему дверью Миша столкнулся с мадам Иреной, правой рукой хозяина, которая была рядом с ним задолго до появления самого Миши и, как утверждали злые языки, ранее звалась просто Ирочкой Синицыной. Миша был уверен, что мадам Ирена не столько проходила мимо по своим делам, сколько поджидала его, Мишу. В чем и не ошибся.
– Что-то, Мишаня, вид у тебя невеселый! Девочка оказалась не подарок, или на здоровье жалуешься? Если проблемы с девчонкой, могу помочь, – первой заговорила с ним Ирена.
– Нет, мадам, никаких проблем. Я вполне справлюсь сам! – отрезал Миша, возможно, что и несколько резко. Но мадам в ответ только нарочито расхохоталась.
– Ну-ну, Мишенька, смотри, если что, я буду неподалеку, – сквозь смешки ответила мадам, пропуская Мишу к заветной двери.
«Наверняка будет подслушивать в коридоре. Тотальный шпионаж – любимое развлечение нашей уважаемой патронессы», – подумал про себя Миша, но предполагаемое занятие мадам Ирены его ничуть не обеспокоило. Он прекрасно знал, что Ирена будет стоять под дверью исключительно ради собственного удовольствия, а отнюдь не по поручению хозяина, который безоговорочно полагал в основе прочности их общины полное доверие между всеми ее членами.
Но, тихонько заглянув после обязательного учтивого стука в комнату девушки, он увидел, что Рита мирно спит, откинувшись навзничь на подушки. Миша тут же решил ее не будить, тем более что какие-нибудь полчаса или час ничего не меняли, а с другой стороны, мадам могло надоесть караулить его в коридоре, что само по себе было бы неплохо.
Когда Рита открыла глаза, было уже время обеда. И потому вскоре в ее комнате снова возникла все та же Тата, на этот раз катящая впереди себя тележку на колесиках. Но на этот раз кормить Риту ей не пришлось. Почти сразу вслед за Татой в спальню вошел сумасшедший Миша. Отпустив Тату кивком головы, он подкатил сервированный столик к Ритиной кровати и сам сел рядом. Суетливо и неумело перебирая обеденные приборы, он налил Рите вкусно дымящегося супа в фарфоровую плошку и, закрепив плошку на специальной подставке, убедившись, что та не опрокинется, Миша заговорил. Говорил он долго, не забывая при этом подавать и менять Рите тарелки, и она ела и слушала его не перебивая. Сначала из некоей боязни перед явно ненормальным человеком, потом уже из нездорового интереса, и, наконец, из нехорошего, возникшего у нее ощущения, что все, о чем ей рассказывает Миша, – чистая правда. Уже сытая, Рита откинулась на подушки, но расслабиться не смогла, ее всю било, точно в лихорадке, но на этот раз не от болезни – от страха. От страха перед правдой, пока не очень убедительной, но, по внутренним ощущениям, с не заставящими себя ждать доказательствами. Поэтому надо было наступать и таким образом защищаться:
– Откуда ты знаешь, что этому вашему Яну на самом деле шестьсот лет? Только потому, что он сам вам сказал? Ты же, Миша, здесь всего три года, а говоришь так уверенно, будто у его матери роды собственноручно принимал! – Ритка перешла с Мишей на ты и даже не заметила. Настолько были пусты и не нужны церемонии, когда, она знала это и чувствовала каждым нервом, решалась вся ее будущая жизнь и судьба. И Миша тоже стал говорить ей «ты», даже с нескрываемым облегчением, хотя речь его и осталась безукоризненно правильной и без малейшего оттенка наглости и фамильярности.
– Видишь ли, Рита, я не могу заставить тебя поверить мне и Яну и всем остальным из нас. Пока не могу. Но эта вера придет со временем, и основана она будет не на пустом месте. А пока я, чтобы убедить тебя хоть в чем-нибудь, представлю первое доказательство того, что я не сумасшедший и не лгун. Будь добра, открой, пожалуйста, рот и пошире. Не бойся, больно не будет.
Рита, скорее из любопытства, чем от доверия к нему, запрокинула голову, и Мишины пальцы плотными и ощупывающими движениями стали массировать ее десны одновременно справа и слева. Потом он слегка надавил и сразу же убрал руки, и рот наполнился теплой солоноватой жидкостью. Рита справедливо решила, что это кровь. Но боли, как и обещал Миша, не было никакой.
– Теперь прополощи и выплюнь. – Миша протянул ей стакан со слегка розоватой водой. Потом поднес раскрытую ладонь к самым ее глазам. – Посмотри сюда.
– Мамочки, что это такое? Что это значит? – шептала в ужасе Ритка, пытаясь по подушкам отползти подальше, но и не имея сил отвести взгляд от его ладони. Миша держал перед ней на весу два довольно крупных человеческих зуба, два клыка с полным набором корней, слегка замазанных кровавой жижей. Ритка провела языком по верхней десне – так и есть: два пустых страшных гнезда. Господи, да что же это?!
– Не пугайся ты так, ничего страшного, послезавтра уже вылезут новые, лучше прежних! – Миша загадочно, но успокаивающе усмехнулся. – А эти клыки все равно бы к утру выпали, так что я лишь немного помог.
– Почему? – только и смогла выдавить из себя Рита.
– Все просто. Ты меняешь зубы, потому что больше ты не обычный человек и, следовательно, зубки тебе тоже нужны особые, необычные.
– Какие же?
– По устройству они будут представлять собой нечто вроде шприцев. Но подробности и инструкции к пользованию получишь позднее. – Миша постарался сгладить ее нервозно-напряженное состояние шуткой, хоть и не вполне удачной. – Сейчас это не главное.
– А что сейчас главное? – Первый шок у Риты прошел, и на зубы, все еще лежащие в Мишиной руке, она могла уже смотреть без страха и особого отвращения.
– Главное, поверила ты мне наконец? Хотя бы немного?
– Ну, допустим, что поверила. Дальше-то что?
– Дальше будешь жить с нами. Мы теперь одна семья. Ты пока это не в состоянии принять и понять, но тем не менее все так. Мы будем тебя учить, лечить, будем заботиться о тебе. А ты, когда придет время, определишь свое положение в нашей общине и тоже внесешь свой вклад в нашу семью.
– А если я не захочу? Если я смотаюсь отсюда? Если пошлю вас всех к такой-то матери?! – Ритка сорвалась чуть ли не на визг, протест и злость затопили ее сознание помимо живой человеческой воли, она кричала и в то же время представляла себя со стороны и знала, что выглядит отвратительно-базарно, и что Миша смотрит на нее, извергающую бранные, уличные слова, и назло стала выкликать нечто совсем нецензурное.