Бедный дар такому гостю будет ли хорош? Все же — то, что ищешь ныне, позже обретешь.
У меня бери сегодня все, что сердцу любо: Щеки, грудь я губы, — кроме одного, что грубо.
Кроме перла одного лишь — всей моей владей Кладовой. И помни: ждет нас тысяча ночей,
Полных счастья. Но коль сердце пышет от вина, Дам тебе служанку, словно полная луна,
Но чтоб нынче ты подол мой выпустил из рук». Я, не разумея смысла, слышал только звук
Сладкой речи. Сам себе я говорил: «Не тронь!» Но железо было остро я горяч огонь.
Молвил я: «Ты, струны тронув, их лишила лада, Тысячи погибли с горя, не нашедши клада.
Но когда ногой наткнулся я на самый клад, Удержу ли руку, видя даже сто преград?
Как свечу на этом троне, ты зажги меня, Или четырьмя гвоздями пригвозди меня.
Или на ковре услады предо мной пляши, Иль на кожаной подстилке головы лиши.
Ты моя душа и сердце, зренье и сознанье, Без тебя мрачнее смерти мне существованье.
Коль желаемого мною нынче я добьюсь,Даром получу, — хоть жизнью даже расплачусь.
Ты зажги меня сегодня ночью, как свечу. В горе я. И, лишь сгорая, горе излечу.
Слышишь? Кровь во мне бушует... Так поторопись С казнью, чтоб палач скорее оборвал мне жизнь!»
Тут — как мне кипенье крови и безумья пыл Повелели — на цветок я натиск совершил.
Страсть мою, что пламенела, не утолена, Страсть мою меня молила удержать она.
И она клялась мне: «Это будет все твое. Завтра ночью ты желанье утолишь свое.
Потерпи одни лишь сутки. Завтра, — говорю, — Дверь к сокровищу сама я завтра отворю.
Ночь одну лишь дай мне сроку! Быстро ночь пройдет. Ведь одна лишь ночь — подумай: только ночь, не год!»
Так она мне говорила. Я же, как слепой Иль как бешеный, вцепился в пояс ей рукой,
И во мне от просьб желанной девы возросло Во сто раз желаний пламя. До того дошло,
Что рванул я и ослабил пояс у нее. А царица, нетерпенье увидав мое,
Мне сказала: «На мгновенье ты глаза закрой. Отомкну сейчас сама я двери кладовой.
Отомкнув перед тобою дверь, скажу: «Открой...» И тогда, что пожелаешь, делай ты со мной!»
Я на сладкую уловку эту пойман был, Выпустил из рук царицу и глаза прикрыл.
И — доверчиво — ей сроку дал я миг, другой. И когда услышал слово тихое: «Открой...» —
Я, с надеждою на деву бросив быстрый взгляд, Увидал: пустырь, корзину и над ней канат.
Ни подруги близ, ни друга не увидел я.Вздох горячий да холодный ветер — мне друзья.
Как отставшая от солнца тень в закатный час, — Тень-Тюркназ отстал от солнца своего — Тюркназ..
А перед моей корзиной друг мясник предстал. Заключил меня в объятья, извиняться стал.
«Если бы сто лет твердил я, — мне мясник сказал, — ТЯ бы не поверил, если б сам не испытал.
Тайное ты нынче видел, — что нельзя узнать Иначе. Кому ж об этом можно рассказать?»
И, палимый сожаленьем горьким, я вскипел, В знак тоски и утесненья черное надел.
Я сказал: «О угнетенный горем, как и я,Бедный друг мой! Мне по нраву стала мысль твоя, -
Пребывающим в печали черной и в молчанье — Черное лишь подобает это одеянье».
Шелк на голову набросив черный, словно ночь, Я из града вечной скорби ночью вышел прочь.
С черным сердцем появился я в родном дому. Царь я — в черном. Тучей черной плачу потому1
И скорблю, что из-за грубой похоти навек Потерял я все, чем смутно грезит человек!»
И когда мой шах мне повесть эту рассказал, — Я — его раба — избрала то, что он избрал.
В мрак ушла я с Искендером за живой водой!.. Ярче месяц — осененный неба чернотой.
И над царским троном черный должен быть покров. Черный цвет прекрасен. Это лучший из цветов.
Рыбья кость бела, но скрыта. Спины рыб черны. Кудри черные и брови юности даны.
Чернотой прекрасны очи и осветлены.Мускус — чем черней, тем большей стоит он цены.
Коль шелка небесной ночи не были б черны, — Их бы разве постилали в колыбель луны?
Каждый из семи престолов свой имеет цвет,Но средь них сильнейший — черный. Выше цвета нет».
Так индийская царевна в предрассветный час Пред царем Бахрамом дивный кончила рассказ.
Похвалил красу Кашмира шах за сказку-диво, Обнял стан ее и рядом с ней заснул счастливый
Туркестанская царевна
Повесть вторая
Воскресенье
В час, когда нагорий ворот и пола степей Позлатились ярким блеском солнечных лучей,
В воскресенье, словно солнце поутру, Бахрам В золотое одеянье облачился сам.
И подобен солнцу утра красотой лица,Он вошел под свод высокий желтого дворца.
Сердце в радости беспечной там он утопил, Внемля пенью, из фиала золотого пил.
А когда померк лучистый тот воскресный день И в покое брачном шаха воцарилась тень,
Шах светильнику Китая нежному сказал,Чтоб она с прекрасным словом свой сдружила лад.
Попросил кумир Турана повесть рассказать Сказочную, — дню, светилу и дворцу под стать.
Просьбу высказав, он просьбы исполненъя ждал. Извинений и уверток шах не принимал.
И сказала дочь хакана Чина — Ягманаз:«О мой шах, тебе подвластны Рум, Туран, Тараз.
Ты владык земли встречаешь пред дворцом твоим, И цари хвалу возносят пред лицом твоим.
Кто тебе не подчинится дерзостной душой, Под ноги слону да будет брошей головой».
И рассказ царевны Чина зазвучал пред ним; Он струился, как кадильниц благовонный дым.
Сказка
«В некой городе иракском, я слыхала, встарь Жил и правил добрый сердцем, справедливый царь.
Словно солнце, благодатен был и ясен он, Как весна порой новруза, был прекрасен он.
Всякой доблестью в избытке был он наделен, Светлым разумом и знаньем был он одарен.
Хоть, казалось, от рожденья он счастливым был, В одиночестве печальном жизнь он проводил.
В гороскопе, что составил для него мобед, Он прочел: «Тебе от женщин угрожает вред».
Потому и не женился он, чтоб не попастьВ бедствие, чтоб не постигла жизнь его напасть.
Так вот, женщин избегая, этот властелин Во дворце и дни и ночи проводил один.
Но владыке жизнь такая стала докучать, По неведомой подруге начал он скучать.
Несколько красавиц юных он решил купить. Только не могли рабыни шаху угодить.
Он одну, другую, третью удалить велел, Ибо все переходили данный им предел.
Каждая хотела зваться — «госпожа», «хатун», Жаждала богатств, какими лишь владел Карун.
Б гоме у цяря горбунья старая жила, Жадной, хитрой, словно ведьма, бабка та была.
Стоило царю рабыню новую купить,Как старуха той рабыне начинала льстить.
Начинала «госпожою Рума» называть, Принималась о подачке низко умолять.
И была любая лестью гой обольщена, И владыке неприятна делалась она.
А ведь в мире этом речи льстивые друзей Многим голову кружили лживостью своей.
Лживый друг такой — в осаде, не в прямом бою, Как баллиста, дом разрушит и семью твою.
Шах иракский, хоть и много разных он купил Женщин, но средь них достойной все не находил.
На которую свой перстень он ни надевал, Видя: снова недостойна, — снова продавал.
С огорченьем удаляя с глаз своих рабынь, Шах прославился продажей молодых рабынь.
Хоть кругом не уставали шаха осуждать, Не могли его загадки люди разгадать.
Но в покупке и продаже царь, от мук своих Утомившись, утоленья страсти не достиг.
Он, по воле звезд, супругу в дом ввести не мог, И рабыню, как подругу, в дом ввести не мог.
Провинившихся хоть в малом прочь он отсылал, Добродетельной рабыни, скромной он искал.
В этом городе в ту пору торг богатый был, И один работорговец шаху сообщил:
«От кумирен древних Чина прибыл к нам купец С тысячей прекрасных гурий, с тысячей сердец.
Перешел он через горы и пески пустынь, Вывез тысячу тюрчанок — девственных рабынь.
Каждая из них улыбкой день затмит, смеясь, Каждая любовь дарует, зажигает страсть.
Есть одна средь них... И, если землю обойти, Ей, пожалуй, в целом мире равных не найти.
С жемчугом в ушах; как жемчуг, не просверлена. Продавец сказал: «Дороже мне души она!»
Губы, как коралл. Но вкраплен жемчуг в тот коралл На ответ горька, но сладок смех ее бывал.
Необычная дана ей небом красота. Белый сахар рассыпают нежные уста.
Хоть ее уста и сахар сладостью дарят, Видящие этот сахар люди лишь скорбят.
Я рабынями торгую, к делу приучен, Но такою красотою сам я поражен.
С веткой миндаля цветущей схожая — она Верная тебе рабыня будет и жена!»
«Покажи мне всех, пожалуй, — шах повеселел. — Чтобы я сегодня утром сам их посмотрел!»
Тот пошел, рабынь привел он. Шах при этом был, Осмотрел рабынь, с торговцем долго говорил.
И, хоть каждая прекрасна, как луна, была, Но из тысячи — прекрасней всех одна была.
Хороша. Земных красавиц солнце и венец, — Лучше, чем ее бывалый описал купец.
Шах сказал торговцу: «Ладно! Я сойдусь с тобой! Но скажи мне — у рабыни этой нрав какой?
Знай, купец, когда по нраву будет мне она, И тебе двойная будет выдана цена...»
Отвечал купец китайский шаху: «Видишь сам — Хороша она, разумна, речь ее — бальзам.
Но у ней — дурная, нет ли — есть черта одна: Домогательств не выносит никаких она.
Видишь ты: тюрчанка эта дивно хороша, Истинно она, скажу я, во плоти душа.
Но откроюсь я: доныне, кто б ни брал ее, Вскоре — неприкосновенной — возвращал ее.
Кто б ее ни домогался, шах мой, до сих пор, Непреклонная, давала всем она отпор.
Коль ее к любви хотели силою склонить, На себя она грозила руки наложить.
Нрав несносный у рабыни, прямо я скажу, Да и сам, о шах, придирчив ты, как я гляжу.
Если так ты непокладист нравом, то навряд С ней дела пойдут, о шах мой, у тебя на лад.
Если ты ее и купишь и к себе возьмешь,То, поверь, ко мне обратно завтра отошлешь.
Прямо говорю — ты эту лучше не бери, Из моих рабынь другую лучше присмотра,
Если выберешь согласно нраву своему, То с тебя я за покупку денег не возьму».
Шах всю тысячу красавиц вновь пересмотрел, Ни одной из них по сердцу выбрать не сумел.
Вновь он к первой возвратился. В сердце шаха к ней С каждым взглядом страсть живая делалась сильней.
Полюбил ее, решил он в дом рабыню взять, Хоть не знал еще, как в нарды будет с ней играть.
Раз увидев, не хотел он расставаться с ней. Ласково решил он мягко обращаться с ней.
Он свою предосторожность в сердце усыпил, В нем любовь возобладала, деву он купил.
И велел он казначею заплатить скорей Серебром за ту, чьи ноги серебра белей.
Чтоб убить змею желанья, взял рабыню он, Но ему разлуки с нею угрожал дракон.
Периликая, в гареме шахском поселясьКак цветок на новой почве в доме прижилась.
Как бутон, она раскрылась — в ярких лепестках, Но ни в чем ее влюбленный не неволил шах.
И в домашние заботы вся погружена, Исполнительной хозяйкой сделалась она.
Все она в своих покоях двери заперла,Только дверь одна — для шаха — отперта была.
Хоть вознес ее высоко шах, как кипарис, Но она, как тень, клонилась головою вниз,
И явилась та горбунья и взялась ей льстить, Чтоб согнуть тростник высокий и ее сгубить.
Что ж рабыня? Волю гневу тут дала она; Разбранив в сердцах, старуху прогнала она.
«Я невольница простая, не царица я,Быть не госпожой, служанкой доля здесь моя!»
Падишах, когда все это дело разобрал, Понял все он и старуху из дому прогнал.
А к невольнице такая страсть горела в нем, Что своей рабыни вскоре сам он стал рабом.
И, прекрасную тюрчанку сильно полюбя, Он любви не домогался, сдерживал себя.
Хоть в ту пору, несомненно, и сама онаУж была, должно быть, втайне в шаха влюблена.
С нею был в опочивальне как-то ночью шах, Завернувшись в шелк китайский, кутаясь в мехах.
Окружил ее — как крепость, скажешь, ров с водой, Страстью изнывал влюбленный рядом молодой.
И не менее, чем в шахе, страсть пылала в ней. И, открыв уста, с любовью так сказал он ей:
«О трепещущая пальма в шелесте ветвей, О живое око сердца и душа очей!
Кипарис перед тобою крив, — так ты стройна! Как отверстие кувшина пред тобой луна!
Знаешь ты сама — тобою я одной дышу...На вопрос мой дать правдивый я ответ прошу.
Если от тебя услышу только правду я,То, как стан твой, распрямится и судьба моя».
Чтоб ее расположенье разбудить верней, Розы свежие и сахар стал он сыпать ей.
И такую рассказал он притчу: «Как-то раз О Балкис и Сулеймане слышал я рассказ.
Радостью их и печалью сын прелестный был, Только не владел руками он и не ходил.
Молвила Балкис однажды: «О любимый мой, Посмотри — здоровы телом оба мы с тобой.
Почему же сын наш болен? Силы рук и ног Он лишен! За что так горько покарал нас бог?
Надо средство исцеленья для него открыть. Ты премудр, и ты сумеешь сына исцелить.
И когда придет от бога Джабраил к тебе, Расскажи ему о нашей бедственной судьбе.
А когда от нас на небо вновь он улетит,Пусть в скрижаль запоминанья там он поглядит:
Есть ли средство исцеленья сына твоего?Пусть он скажет: что за средство? Где достать его?
Может быть, наш сын любимый будет исцелен, Может — жар моей печали будет утолен!»
Сулейман с ней согласился и поклялся ейВсе исполнить. Джабраила ждал он много дней.
И когда к нему спустился с неба Джабраил, Он его об исцеленье сына попросил.
Скрылся ангел и вернулся вскоре в дом его, От кого же? Да от бога прямо самого.