Он тоже пришел к проблеме оценки стоимости через изучение цен. Будучи австрийским государственным служащим, он писал обзоры рынков для официальной австрийской газеты "Wiener Zeitung", и позже писал, что «именно при изучении этих отчетов о рынках его поразил вопиющий контраст между традиционными теориями цен и фактами, которые опытные практики считали решающими для определения цен». Фондовый рынок и его капризы, таким образом, породили новую экономику, определяемую необходимостью объяснить различия в поведении и интерпретировать, как эти различия повлияют на инвесторов и, что более важно, на производителей и потребителей. Их меняющиеся предпочтения будут создавать новые сигналы.
Почему потребовалось так много времени, чтобы осознать масштабы достижений Джевонса (и его современников)? Ключевую роль сыграли два соображения. Первое заключается в том, что эти идеи уже как-то витали в воздухе, а Джевонс сформулировал их лишь частично и неполно. Альфред Маршалл, создатель этой дисциплины в Кембридже, как известно, не был щедр на ссылки на прецеденты своей великой работы по синтезу и систематизации. Вторая причина пренебрежения Джевонсом заключалась в том, что он поссорился с великим, но запутавшимся гуру британской интеллектуальной жизни середины Викторианской эпохи Дж. С. Миллем. Именно враждебное отношение Джевонса к Миллю привело к тому, что Маршалл дополнительно не захотел отдать ему должное. Джевонс сам видел проблему. Как он сформулировал ее в письме к Вальрасу: «Я нисколько не сомневаюсь в конечном успехе наших усилий, но для этого придется побороться; ученики Дж. С. Милля яростно сопротивляются любым новшествам в его доктрине. Я уже подвергся очень жесткой критике за то, что сказал о нем в газете London Examiner, которая поддерживает его взгляды, но я собираюсь критиковать Дж. С. Милля, нисколько не опасаясь за конечный результат». В другой раз Джевонс указал, в какой степени он хотел изменить "классическую" траекторию британской экономической мысли: «Я начинаю думать, что истинная линия экономической науки идет от Смита через Мальтуса к Сениору, а другая ветвь через Рикардо к Миллю внесла в науку столько же ошибок, сколько и истины». Но вскоре произойдет откат против маржиналистов и их озабоченности волнами, порожденными агломерацией индивидуальных выборов. Следующее колебание маятника глобализации сместит фокус с интерпретации международных механизмов торговли и финансовых потоков как распространения ценовых сигналов среди миллионов индивидуумов, на рассмотрение их как способа коллективного перераспределения ресурсов.
Глава 3. Великая война и Великая инфляция
Первая мировая война является поворотным моментом в истории современной глобализации. Она также стала самой разрушительной демонстрацией разрушительных последствий инфляции: немецкой гиперинфляции. Этот опыт, наряду с Великой депрессией, остался великой удавкой экономической истории и анализа. Память о них продолжает преследовать политиков, и они оба являются частью общего дискурса даже для тех поколений и стран, которые не имеют непосредственного опыта или памяти об этих политических катастрофах.
Самым драматичным, а также самым известным инфляционным опытом двадцатого века была инфляция в Германии после Первой мировой войны, хотя и другие страны Центральной Европы, включая Австрию, Венгрию и Польшу, пережили подобный опыт. К ноябрю 1923 года курс немецкой валюты, марки, упал до одной триллионной части (1/1012) от ее довоенной стоимости. На последних стадиях инфляции цены менялись несколько раз в день. Владельцы магазинов следили за курсом иностранной валюты и немедленно корректировали свои расценки. Для совершения даже единичных покупок требовались огромные суммы бумажных денег.
Хотя немецкая инфляция является самой известной, это не самый экстремальный исторический опыт. Венгрия после Второй мировой войны пострадала от более сильной девальвации, а недавняя гиперинфляция в Зимбабве (2007-2008) была более быстрой, с ежедневным темпом, достигавшим 98 процентов (для Германии 1920-х годов недавние расчеты показывают "только" 20,9 процента как самый высокий ежедневный темп). Цессионная инфляция времен Французской революции, когда максимальная ежедневная скорость изменения цен составляла 4,77 процента, также является важным культурным ориентиром. Немецкая инфляция стала настолько культовой, потому что она казалась связанной с судьбой Веймарской республики, которая рухнула менее чем через десять лет после окончания гиперинфляции. Еще до конца Веймарской республики, в 1931 году, британский премьер-министр Рамзи Макдональд размахивал банкнотами немецкой инфляции в рамках своей предвыборной кампании, чтобы продемонстрировать последствия фискальной безответственности, предупреждая о том, что для того, чтобы "зарплата в конце недели была бумажной", потребуется пантехникон. Таким образом, веймарский опыт стал главным историческим показательным аргументом в пользу фискальной ортодоксии, или того, что сейчас часто пренебрежительно называют "жесткой экономией".
Великий стратегический мыслитель Джордж Кеннан поразительно точно сформулировал концепцию Первой мировой войны как «великой катастрофы этого [двадцатого] века - события, которое ... лежит в основе краха и упадка западной цивилизации». Война изменила политику всего мира. Четыре великие династические империи - Габсбургов, Гогенцоллернов, Османов и Романовых - пали. Возможно, одной из причин выживания и триумфа Британской и Французской империй было то, что их нельзя было рассматривать просто как династические предприятия. Война окончательно втянула Соединенные Штаты в мировую политику. Парижская мирная конференция 1919 года перекроила карту.
Великая война также произвела революцию в экономике, расширив масштабы производства во всем мире. Европейские воюющие стороны зависели от продовольствия и сырья, а также рабочей силы в глобальном масштабе. В Индии и Японии резко возросло производство текстиля. Различия между промышленной североатлантической зоной и аграрной периферией исчезали. Теперь казалось, что мир изобилия и изобилия окружает ядро огня и разрушения. В центре конфликта материальные разрушения были огромными, но еще большими были возможности и рост, потерянные в результате участия в более чем четырехлетнем непродуктивном и всепоглощающем конфликте.
Уничтожение производственных ресурсов в Европе потребовало больших затрат, и политическая борьба будет сосредоточена на том, как эти затраты будут распределены. В самом простом анализе было два варианта: возложить расходы на себя через внутреннее соглашение или попытаться заставить платить других людей. Деньги других людей: последний вариант выглядел как чудесный путь из беды и дефицита. Война расставила проигравших и победителей, а пропаганда военного времени внушала, что победители могут возложить все свои расходы на проигравших. Война изменила представление о глобализации, сделав поворот к геополитическим рамкам. Мысль о военных действиях приглашала бросить кости. Афоризм Сунь-Цзы гласит: "Победоносные воины сначала побеждают, а потом вступают в войну, в то время как побежденные воины сначала вступают в войну, а потом стремятся победить". Воюющие стороны 1914 года рассматривали победу как часть бизнеса, в котором они также будут налагать издержки победы на побежденных.
Неуверенность и страх породили фантазии о новых способах выхода из военного тупика и отчаянные поиски новых процессов и машин. Даже идея создания искусственных людей, роботов или гомункулов, захватывала воображение измученных войной народов. Немое кино подтолкнуло к видению: первоначальной вехой воображения стал фильм Пауля Вегенера и Генриха Галена "Голем" 1915 года, который также был популярен в США под названием "Хозяин судьбы". В 1916-1917 годах в Германии появилась самая успешная серия фильмов военного времени о созданном в лаборатории искусственном человеке, который борется, потому что у него нет эмоций, и его может уничтожить только другой искусственный человек: серия фильмов "Гомункул" Отто Рипперта и Роберта Райнерта. Странная реальность порождала странные вымыслы.
Дефицит
Первая мировая война планировалась с учетом дефицита и трудностей. Негативный шок поставок был частью расчета или плана ведения тотальной войны. Задолго до начала войны государства разрабатывали стратегии блокады, призванные уморить другую сторону голодом и заставить ее подчиниться. Дефицит становился главным военным оружием, а его преодоление - ключом к успеху.
Нехватка немедленно порождает атмосферу кризиса с острой потребностью в помощи. Они деморализуют население, вызывают протесты, демонстрации и даже насильственное свержение. Срочность оказания помощи подталкивает политиков к принятию решений на ходу - плохих решений. Кроме того, дефицит побуждает всех пострадавших организовываться и мобилизоваться, чтобы добиться помощи: процесс, в котором побеждают самые сильные и громкие. Таким образом, они порождают власть и громкость, а также фракционность и политическую дезинтеграцию.