Бернанке превратил центральные банки - в частности, Федеральную резервную систему США - в единственную игру в городе. Он сделал управление деньгами - или, возможно, более точно, кредитами - центральным элементом судьбы и будущего экономики. Центральные банкиры, включая Бернанке, все чаще призывали к тому, чтобы государственные расходы, фискальная политика, взяли на себя большую часть бремени. Они понимали, что если центральный банк будет играть такую центральную роль в управлении шоком спроса, то это чревато мощной обратной реакцией. К 2021 году возник значительный скептицизм в отношении результатов японской стратегии, которая была ответом на стагнацию: масштабная фискальная экспансия и увеличение баланса центрального банка. Новый премьер-министр Японии Фумио Кисида пообещал отвести страну от Абэномики, чей акцент на денежной экспансии, сопровождаемой дерегулированием, теперь был назван "неолиберальным".
Логика отмены независимости центральных банков (ЦБ) привлекательна и, возможно, также непривлекательна: если вредные уровни инфляции требуют применения ЦБ, то не требуют ли опасные дефляционные тенденции отмены ЦБ, более вежливо именуемой фискально-монетарной координацией, а также, возможно, возврата к многофункциональности центральных банков? Центральным банкам необходимо экспериментировать с использованием все новых и новых рычагов для возобновления экономической активности после дефляционного шока.
После мирового финансового кризиса центральные банкиры увидели институциональную опасность и часто выражали свое разочарование тем, что оказались в центре усилий по защите системы от экономического краха. Они хотели переключить внимание на то, что должны делать правительства, а не центральные банки: требовалось больше фискальных усилий. Нигде это требование не было сформулировано более настойчиво, чем в Европе, где Маастрихтский договор создал самый независимый (или, в глазах его критиков, наименее подотчетный) центральный банк в мире. Марио Драги, в частности, настойчиво требовал большей фискальной координации, но его предшественник, Жан-Клод Трише, приводил те же аргументы, хотя и менее категорично. Покидая ЕЦБ, Драги заключил: «Монетарная политика все еще может достичь своей цели, но она может сделать это быстрее и с меньшими побочными эффектами, если фискальная политика будет согласована с ней». Европа снова стала подопытным кроликом для разработки теории центрального банка, которая соответствует текущим политическим проблемам. Однако позиция ЕЦБ не является единственной: Председатель ФРС Бернанке привел аргументы, очень похожие на аргументы Драги.
Логика ослабления ЦБР также была подтолкнута по мере того, как роль центральных банков вновь становилась все более сложной и разнообразной. Необычайный размах критики центральных банков в 2010-х годах объясняется тем, что политика стала более сложной и что многие практические шаги по борьбе с кризисом включали элементы, в которых распределительные побочные эффекты были гораздо более очевидными, чем в случае денежно-кредитной политики. Спасение банков, очевидно, включало фискальный элемент, и основные инициативы исходили от правительства, от казначейств и особенно от премьер-министров и президентов. Политика, требующая покупки определенных классов активов на баланс центрального банка, также изменила относительные цены. По мере того, как центральные банки все больше возвращались к финансовому регулированию и выносили суждения о том, какие виды кредитования могут быть желательны, их действия, очевидно, также благоприятствовали и неблагоприятствовали определенным секторам экономики. Когда на карту поставлено распределение, выбор выглядит политическим, а логика делегирования - слабой.
К концу 2010-х годов и накануне пандемии Ковида эта точка зрения стала консенсусом практической политики. В непосредственной реакции на Ковид появилось больше неопределенности в отношении будущей траектории инфляции: диапазон прогнозов увеличился. Существовали ли инфляционные опасности, которые могли бы привести к толчку к увеличению КБР, или дефляционные риски в условиях кризиса, которые указывали бы на необходимость продолжения курса после 2008 года?
В этой неопределенности, и особенно в условиях, когда инфляционные риски могут показаться более значительными, некоторые из старых аргументов против CBI начали появляться вновь. После Первой мировой войны центральные банки, продолжавшие монетарную аккомодацию фискального доминирования, оправдывали свою политику патриотической необходимостью. Центральные банки в основном контролировали стоимость государственного долга, и поэтому на них оказывалось непреодолимое давление. Язык патриотизма также использовался, когда администрация Трумэна пыталась убедить ФРС держать ставки на низком уровне в разгар Корейской войны. Когда Трумэн принял весь FOMC, он начал с удивительно четкого объяснения внешней политики США. Он "подчеркнул, что мы должны бороться с коммунистическим влиянием на многих фронтах". Он сказал, что одним из способов сделать это является поддержание доверия к кредитам правительства и государственным ценным бумагам. Он считал, что если люди потеряют доверие к государственным ценным бумагам, то все, что мы надеемся получить от нашей военной мобилизации и войны, если понадобится, может оказаться под угрозой. Поразительно, что бывший председатель ФРС Марринер Экклз, главный диссидент, который теперь был очень ястребиным в отношении инфляции, также изложил альтернативный взгляд на внешнюю политику: ему не нравилась война в Корее, и он беспокоился, что Соединенные Штаты «ввязываются в неизведанные азиатские дебри, не считаясь с затратами».
Каков современный эквивалент этого аргумента о национальной безопасности? В некоторых странах появляется язык Рудольфа фон Хавенштейна или Трумэна об обороне и национальных интересах. Это резко проявляется в заявлениях президента Турции Реджепа Тайипа Эрдогана о высоких процентных ставках как о "матери всех зол", организованных «врагами Турции, которые прячутся за спекулянтами валютными курсами, лобби процентных ставок или рейтинговыми агентствами». Стремление контролировать процентные ставки - мотивация Хавенштейна или Трумана - проявляется в увольнении главы центрального банка Турции Начи Агбала в марте 2021 года, после того как он поднял процентные ставки на 2 процента.
Большинство европейских стран и политиков не стали бы рассуждать в терминологии Эрдогана о национальных потребностях до нападения России на Украину в 2022 году. Но они указали на дополнительный набор политических желаний - эквивалент национальных интересов XXI века, - доказывая, что экзистенциальная угроза изменения климата требует новой ориентации системы центральных банков и нового элемента фискально-монетарного взаимодействия. ЕЦБ проявил особую инновационность в этом отношении, но также столкнулся с проблемой, что некоторые облигации, взятые в рамках программы покупки активов (у авиакомпаний и других производителей углерода), не выглядели климатически нейтральными. По другую сторону Атлантики ФРС задумалась о мерах политики, которые могли бы противодействовать расовому неравенству. В обоих случаях приоритеты центральных банков в решении насущных вопросов политики не могут быть изолированы от более общих направлений государственной политики.
Центральные банки взяли на себя много новых ролей, основываясь на модели, изначально созданной в отношении длительного периода японской стагнации после 1991 года. Новая ориентация привела к кампании по снижению процентных ставок до естественной нормы процента (r*). Основными бенефициарами стали не только держатели финансовых активов и недвижимости, но и правительства, которые увидели возможность освободиться от ограничений на расходы. В их число входили многие популистские лидеры. Видение вертолетного десанта, казалось, давало новые возможности правительствам. Урок был усвоен только благодаря новой волне действий центральных банков во время кризиса Ковида. Так, например, Маттео Сальвини из Италии объявил, что он отказался от своей прежней оппозиции к евро и теперь хочет видеть, как тратятся деньги: "Covid заставил европейские институты прислушаться к нам. Мы надеемся, что Ковид научил всех, что жесткая экономия не работает". Поскольку центральные банки были настолько могущественны, все теперь хотели, чтобы действия центральных банков работали в их интересах. Таким образом, эти учреждения оказались в центре споров о распределении, как внутри страны, так и на международном уровне. И это была крайне неудобная позиция. Таким образом, центральный механизм глобальной взаимосвязи - глобализации - оказался под растущим напряжением.