Допивали уже вторую бутылку портвейна. Альперович изображал хозяина дома – впрочем, с каждым стаканом все менее уверенно, – Белов уговаривал Лерку потанцевать, а Нордман возился с «Электроникой 302»: подкручивал ручку «тембр», пытаясь добиться какого-то особенного звука. Остальным на звук было наплевать: кассету все равно давно знали наизусть, и только когда доходило до припева, лениво подпевали:
– Жалко, что американцы не приедут, – сказала Лерка.
– Ага, – откликнулся Альперович, – наши этому только рады: они не могут позволить свободного обмена информацией.
– Альперович, ты не на политинформации, – сказала Лера, и Андрей тут же обиделся.
Из всего класса он был самым большим антисоветчиком: регулярно слушал вой глушилок на волне «Голоса Америки», не скрывал, что его дядя пять лет назад уехал в Израиль и, выпив, намекал, что со временем последует его примеру. Все это, впрочем, не мешало ему быть постоянным победителем различных конкурсов политинформации и политической песни. С Беловым они составляли неразрывный песенный тандем: он писал слова, а Белов подбирал аккорды на гитаре. Потом все хором исполняли наспех написанную песню со сцены актового зала.
Последнее их выступление, впрочем, едва не окончилось грандиозным скандалом. Ко Дню Антифашиста Альперович слепил песню, начинавшуюся словами «На нашем шаре жив еще фашизм», которые Нордман, едва услышав, переделал в «на нашем шаре жив еще пиздец», а Леня Онтипенко растрепал о переделке всему классу. Репетиции были сорваны, поскольку то и дело кто-нибудь из хора начинал ржать при исполнении злосчастной строки. Желая загладить свою вину, Нордман предложил несколько раз спеть вариант с «пиздецом», чтобы он потерял свою привлекательность, но его послали на хуй с такими советами. В результате все кончилось хорошо, хотя певцы во время исполнения ставшей знаменитой песни пели вразнобой, а зал взорвался удивившими всех учителей аплодисментами и хохотом.
Вот и сейчас, вооружившись гитарой, Белов, перекрывая «Чингисхан», запел: «Быстро приближается земля, мой „Фантом“ не слушает руля», – словно откликаясь на Леркину реплику про несостоявшийся приезд американцев.
Нордман выключил магнитофон, а Альперович удалился на кухню – не иначе как шарить по родительским полкам в поисках выпивки. Лерка заговорщицки показала Женьке глазами на дверь – давай, мол, но та только покачала головой.
Андрей Альперович был не самым красивым мальчиком в классе. Худой, чуть сутулый, с вечно нечесаными, под хиппи, волосами – тут не до красоты. В лучшем случае его можно было назвать самым умным – хотя Леня Онтипенко регулярно оспаривал у него и это звание. Что не мешало им быть ближайшими друзьями – очкарику Онтипенко и задохлику Альперовичу, вместе прогуливавшим физкультуру и ездившим на математические олимпиады по воскресеньям.
Не самый умный, не самый красивый и уж точно не самый кайфовый. Одним словом, Женя чувствовала себя полной дурой, потому что вот уже год бессмысленно и безответно была влюблена в Алльперовича.
Лерка все это время крутила романы с кем попало – не исключая одного студента-первокурсника и даже известного бабника Нордмана, заслужившего за свои подвиги кличку «Поручик». Ценные советы, которые она давала подруге, сводились к незамысловатому «надо быть активней», и уже одним этим страшно раздражали: Лерка была стройная, с хорошей фигурой и рано развившейся грудью, а Женька – полноватая и нескладная. Она и целовалась всего несколько раз в жизни, не говоря уж о чем-то более серьезном. Она стеснялась мальчиков, так что даже сейчас за весь вечер не сказала почти ни единого слова, молча сидела в углу и только изредка отпивала портвейн из стакана, который даже забывали наполнять, настолько медленно уменьшался в нем уровень жидкости.
– Глядите, что я нашел! – появился на пороге комнаты Альперович, победно вздымая над головой бутылку.
– Виски, бля буду, – закричал Белов, откладывая гитару.
– Не матерись при девушках, – сказал Альперович.
– «Джек Дэнниэлз», – тоном знатока собщил Нордман.
– Ух ты, я никогда не пробовала, – сказала Лерка, пододвигая стакан.
– Виски из стаканов не пьют, – сказал Нордман, – виски пьют как водку, из рюмок.
– Можно подумать, водку не пьют из стаканов, – сказал Белов.
– Водку пьют каждый день, а виски – дефицит. Альперович, тащи рюмки! – скомандовал Нордман.
Андрей поставил бутылку на стол и через минуту вернулся с пятью коньячными рюмками. Поручик скептически осмотрел их, буркнул «сойдет» и быстро разлил полбутылки.
– Чтоб мы все поступили, – предложил Альперович, но Лерка забраковала его тост:
– За любовь, – сказала она.
– Иными словами – тост номер два! – провозгласил Поручик, и все выпили.
– Что такое «тост номер два»? – спросила Женя, почувствовав прилив смелости.
– Ой, Женечка, это очень неприлично, – сказал Нордман, – тебе это еще рано.
Женя обижено посмотрела на Андрея, надеясь, что он за нее заступится, но тот сосредоточено изучал бутылку, уровень жидкости в которой заметно понизился.
– Не дрейфь, – сказал Белов, – сейчас мы все исправим. Заварка в доме есть?
Вскипятили чайник, заварили чай и поставили его остужаться в холодильник. Нордман предложил выпить еще раз, потому что пить виски, разбавленный чаем, очевидно, невкусно. Выпили еще по разу, потом Белов поставил кассету Eruption и со словами «а теперь – дискотека!» утащил упирающуюся Лерку танцевать под One Way Ticket.
Женька отпила «Фанты» и попыталась подпеть, но кроме «у-у-у-у» у нее ничего не получалось. Нордман тем временем рассказывал Альперовичу, что ему привезли диск Boney М, и надо его быстро переписать на кассету, а потом обратно заплавить в полиэтилен и продать на толкучке у «Мелодии» на Калининcком.