– А по-моему вы вполне хорошо потусовались, – сказал Антон.
Альперович скривился.
– Его тогда звали Крис. Он был тогда пионером, но из кожи лез вон, чтобы прослыть олдовым… и вот теперь он в самом деле всем олдовым олдовый, но только ни прежних олдовых больше нет, ни Системы самой.
Андрей выпил и задумчиво продолжил:
– Понимаешь, самое главное, что я понял году в девяностом – это что нельзя сочетать рефлексию и действие. И надо выбрать что-то одно. Ну, и я выбрал действие. И чтобы этот выбор был окончательным, я сделал несколько символических жестов – например, отнес в «Букинист» почти все свои книги. А ты знаешь, как я любил книги когда-то? Но книги – это рефлексия, а я выбрал действие. А когда ты выбираешь действие – рефлексия уже не нужна. Вот видел я на днях человека, который залез в долги и, испугавшись, убежал со всеми деньгами. В том числе – с частью моих денег. И он мне сказал, что поначалу ему казалось, что главное – это разобраться с бандитами, а то, что он кинул друзей – это не так уж важно, это он как-нибудь потом исправит. А теперь он понимает, что с бандитами все равно разобраться нельзя и его все равно убьют, и поэтому лучше бы ему было вовсе не кидать друзей, а сразу сдаться. Вот это – рефлексия. Но она живет совсем отдельно от действия, потому что я уверен, что повторись все сначала, он бы сделал то же самое. Потому не надо лицемерить перед собой – и если выбираешь действие, надо его выбирать на самом деле.
– А Витя выбрал рефлексию? – спросил Антон.
– Думаю, у него рефлексии никогда и не было. А поэтому если он что и выбрал, то не знает – что. То есть в некотором смысле это все равно, что он вообще ничего не выбирал. Вот Лерка выбрала рефлексию – и уехала в Англию.
– А Женя? – осторожно спросил Антон.
– Женя? – Альперович задумчиво постучал пальцами по столу, – За Женю всегда выбирали другие. Она только брала то, что ей предлагали. Неудивительно, что она так умерла по-глупому. Даже любовника ей выбрал я.
Антон замер.
– А кто был ее любовником?
Альперович посмотрел на него удивленно.
– Ну, ты и Шерлок Холмс, – и он налил себе еще виски, – это же всем было ясно. Конечно, Леня, кто же еще.
– А когда… – начала Антон, но Альперович перебил его.
– Ладно, давай я тебе все расскажу, – он был уже заметно пьян и нагибался к самому лицу Антона, – слушай. О покойных либо все, либо ничего. Значит – все.
Андрей выпил и начал рассказывать, зачем-то загибая пальцы.
– Все знают, что у Женьки был роман с Поручиком в десятом классе, потом – уже в институте – она спала с Беловым, на Ромке она женилась, а я, значит, оставался ее единственной мужской подружкой. Знаешь этот жанр? Существо другого пола, к которому девушки ходят за советом и поддержкой. Но никогда не спят, даже если спят со всеми вокруг. У нынешних, небось, такими друзьями будут пидоры, а вот Женьке приходилось обходиться мной. Я встретил ее однажды, года через два после того, как она за Ромку вышла. Тут как раз выяснилось, что Ромка детей не хочет, Женька вроде бы их хотела, или просто считала, что хочет, раз Ромка их так не хотел. Один лепесток – кажется, пятый – она потратила на то, чтобы, как она это называла, «отыграть все назад». Чтобы это ни значило, ничего из этого не вышло. Это только в сказке, если попадешь на Северный полюс, то можешь вернуться назад. А тут – что заказала, то и получила. Как говорится, не ебет, уплочено, – и он снова налил.
– Ну вот, – продолжил Альперович, едва поднеся стакан к губам, – вот. А шестым лепестком я ей удружил. Сюжет был простой: Ромка был весь в работе, Женька тосковала, и я подумал, что было бы здорово, если бы она завела любовника. Ну, ты понимаешь – грустно смотреть на красивую бабу, которую никто не трахает. И ты выбираешь другого мужика и используешь его как искусственный хуй.
– И ты выбрал Леню?
– Конечно. Кого же еще? Мой приятель близкий, можно сказать – лучший друг, все мне расскажет, к тому же – в той же тусовке, так что лишних людей не будет. Можно сказать, я все организовал.
– А Рома? – осторожно спросил Антон.
– А что Рома? Он и не догадывался ни о чем. Он жеработал, делал эти самые… штучки, – и Альперович усмехнулся.
– Мне он сказал, что знал, что у Женьки был любовник, – сам не зная зачем, сознался Антон.
– Значит, он умней, чем я думал, – сказал Альперович, выливая остатки виски в стакан. – Хорошо все-таки, что у меня шофер. Страшно подумать, чтобы сейчас машину вести, не говорю – пешком.
Андрей поежился, а Антон подумал, что его расследование продвигается странным образом: в решающие моменты никто из действующих лиц не находился в нормальном состоянии. Сам Антон был то покуривший, то вовсе съевший магической зубовской смеси, Ромка и Альперович были пьяные, и даже Лера была после секса, что, говорят, тоже раздвигает границы сознания. Очевидно, истина, обретенная в результате такого расследования, должна была отличаться от истины, полученной традиционным методом – что, впрочем, и неудивительно, если учесть, что началось все с марки кислоты – пусть даже поддельной.
– А скажи мне, – неожиданно спросил он Андрея, – как ты думаешь, кто же мог убить Женю?
– Любой из нас, – ответил Альперович, – ты же наркоман и должен понимать, что на самом деле убить можно только того, кого любишь. А ее, в том или ином смысле слова, любили все. Я один с ней не спал. Впрочем, – со вздохом добавил он, – это вряд ли проканает в качестве алиби.
Он посмотрел на Антона.
– Еще что-нибудь хочешь спросить? Давай я тогда еще вискаря возьму.
И он подозвал официанта.
– Смотри, – говорил Антон на следующий день, сидя на диване в квартире Горского, – получается, как в классическом детективе: у каждого есть свои мотивы.
– Какие мотивы? – как-то лениво спросил Горский. Он сидел, прикрыв глаза, в своем кресле, и сегодня его фигура еще больше, чем обычно, походила на аллегорию бессилия и усталости.
– Ну, во-первых, Роман, женин муж. Он мне сам говорил, что устал от ее блядства, от того, что она ему изменяет. К тому же, Альперович рассказал вчера про структуру дележа денег… все, кроме Поручика, имели свою долю в деле, включая Женьку. И в случае жениной смерти ее доля делилась между всеми остальными. А в случае развода – вся уходила ей, потому что Роман сам ввел ее в число как бы акционеров… чтобы на его семью больше приходилось. И потому теперь всем выгодна ее смерть.