Все громко рассмеялись, по достоинству оценив шутку корпусного, угрюмость которого мгновенно прошла, и после проверки он даже снизошел к редкому для него вопросу:
— Есть ли у кого просьбы? — После чего внимательно записал, что в камере кончилась бумага и нет чёрных ниток, затем, забрав письма и заявления, вышел.
Все разбрелись по своим местам, а игроки вернулись к неоконченным играм. Сначала я подошел к шахматистам, но вскоре понял, что они играют весьма слабо, и переключился на тех, кто использовал костяшки домино для какой-то незнакомой игры.
— Значит, «баклан»? — спросил один из играющих, тот самый длинноногий парень лет тридцати, который, как мне показалось, держал в этой «хате» мазу.
Я уже знал, что «баклан» — это тот, кого раскручивают по статье о хулиганстве. И в этом определении нет ничего обидного, тем не менее лично для меня это слово имело некий ехидный оттенок.
(Почему-то сразу вспомнилось проживание на Сахалине, где часто встречались птицы, похожие на чаек, но это были не чайки, а бакланы, или, как их называли, «морские вороны», прожорливые, наглые твари, которые всё время копались в помойке), и мне совсем не хотелось отвечать улыбкой на попытку незнакомца пошутить.
— И что? — не очень дружелюбно спросил я.
— Ничего, просто уточняю… — пояснил длинноногий. — «Объебон» уже всучили?
— Какой «объебон»? — не понял я.
— Ты что, по первой ходке?
— По первой… — Я был настороже и готов был взорваться в любую минуту.
— «Объебон» — это обвинительное заключение… — спокойно пояснил тот.
— Нет, пока не всучили, — спуская пары, сказал я, отметив про себя необъятное богатство «могучего русского языка».
Прошу прощения у моих Читателей, но я вынужден отвлечься от воспоминаний: только что позвонил мой братишка — Андрей Ростовский и сообщил о трагическом происшествии. Несколько часов назад погиб в автомобильной катастрофе Дато Ушба, известный в криминальных кругах «Вор в законе». Погиб недалеко от дома Ростовского, к которому ехал в гости.
Для тех, кто не читал один из последних моих романов, в котором я достаточно подробно написал об этом человеке, кратко расскажу его историю…
«Отец Давида, или, как его звали близкие, Дато, Тенгиз был „Вором в законе", и его погоняло тоже было Ушба. Он погиб в автомобильной катастрофе в тридцать три года, то есть в возрасте Христа, когда маленькому Дато ещё не исполнилось и пяти лет. Прекрасная Динара, его мать, приняла решение не предавать тело мужа земле: она забальзамировала его и поместила в выстроенный на местном кладбище самый большой мавзолей. Более тринадцати (!) лет Динара ухаживала за телом любимого мужа, ежедневно обмывала его, всё время переодевала, следила за сохранностью, смазывала специальными мазями и благовониями, пока не вспыхнула межнациональная война, во время которой тело её покойного мужа выкрали недруги и потребовали за него большой денежный выкуп.
Дато, сын покойного, поклялся отомстить виновным в этом тяжком святотатстве и вернуть тело отца без какого-либо выкупа. Он выполнил свою клятву, и виновные в похищении скоро были наказаны. Но тело Тенгиза сильно пострадало, и Динара решила всё-таки предать его земле.
Вскоре на молодого Дато „надели шапку Вора", то есть „короновали" в „Вора в законе". И он взял себе в память об отце его воровское погоняло — Ушба.
Шесть лет не дожил Дато до возраста Христа, и тоже, как отец, погиб в автомобильной катастрофе. Как тут не вспомнить о народном поверье, что имя человека, умершего не своей смертью, несёт за собой и его судьбу.
Хоронили Дато Ушбу на родине, но перед отправкой из Москвы для поминовения и последнего прощания привезли его в церковь на Грузинском Валу. Более полутора тысяч человек, среди которых были и сорок „Воров в законе", приехали из разных городов страны, чтобы проводить в последний путъуважаемого ими погибшего…
Когда вместе с Ростовским, его женой Ксюшей и ребятами из его команды мы вошли в церковь, то были оглушены душераздирающими причитаниями несчастной Динары, матери погибшего, совсем поседевшей от безутешного горя.
Казалось, эти крики могут поднять даже из гроба, но Ушба лежал в богатом красивом гробу спокойно и безмятежно, своим видом словно говоря всем, что все земные тревоги и переживания его уже не касаются: он перешёл в иное измерение, называемое Вечность.
Комок подкатывал к горлу, когда жена погибшего Дато Ушбы по имени Леся подносила к гробу его полуторагодовалую дочку с красивым именем Софико, до которой ещё и не доходило, что она в последний раз видит своего отца. Но стенания бабушки, слёзы присутствующих и обстановка вокруг внушили тревогу этой маленькой девочке, и мокрые глаза её были совсем по-взрослому грустны и печальны.