Когда предполагаемый космонавт Попович вышел из кабинки и почти споткнулся об меня, то произнес удивленно примерно следующее:
– Оппа, а у вас тут всегда очередь?
Я же только в это мгновение понял, что совсем не знаю, как зовут космонавта Поповича. Вся страна знает, а я нет – недосуг было.
– Здравствуйте! – произнес я решительно – Вы космонавт Попович?
– Есть такое дело! – ответил мне космонавт Попович и широко улыбнулся. Ух, как мне стало хорошо! Дальше все совсем просто. Я исполнил пионерский салют и, не опуская руки от пилотки, произнес недлинный текст:
– Товарищ космонавт, разрешите, пожалуйста, мне у вас взять два автографа на добрую память, для меня и моего друга! – Я протянул ему ручку и две квадратные бумажки.
– Два? С удовольствием, тем более, я никогда еще не писал автографы на ступенях туалета и на туалетной бумаге.
Космонавт Попович взял у меня ручку и бумажки сомнительного свойства.
– Это бумага не туалетная, это бумага оберточная с пищевого комбината.
– Знаешь, старина, это в корне меняет дело. А почему сейчас, почему ты не подождал до завтра, когда я всем буду автографы давать?
– Очень захотелось быть первым, – произнес я не задумываясь.
– Понимаю!
Космонавт Попович зачем-то бросил взгляд на небо, после чего протянул мне листочки с драгоценным росчерком.
Дальше я ничего не помню. Помню, что мы вместе дошли до калитки в палисадник и еще о чем-то говорили. Помню, что он пожал мне руку на прощание, и как только за ним захлопнулась дверь веранды, рядом со мной возник запыхавшийся от быстрого бега Великанов с большим блокнотом для рисования…
Вот, пожалуй, и все. Следующий день был интересный, это была встреча пионеров пионерского лагеря «Дружба» с космонавтом Павлом Романовичем Поповичем. Встреча прошла хорошо. В длинную очередь за автографом я вставать не стал, на отрядном фото я получился с самого края – почти у речки. Из рассказов космонавта я запомнил только то, что он любит число 13 и в полете он поддерживал температуру внутри корабля – 13 градусов по Цельсию.
Вот и все…
Назавтра приехал отец и забрал меня домой за две недели до окончания смены.
Дорога нам предстояла неблизкая, и это здорово, мне столько хочется рассказать папе!
Бассейн «Москва»
Совсем давно, когда в стране не было слова гламур, а следовательно и не было гламурных журналов, и модных клубов тоже не было, и в центре столицы рядом с главной площадью страны не было громоздкого храма, крестами задевающего низкие осенние облака, именно на месте этого бетонного исполина жил своей шумной жизнью большой открытый бассейн «Москва». Бассейн обслуживал простых москвичей, которые, отстояв очередь в кассе, обретали нехитрую забаву: 45 минут плескаться в подогретом растворе из хлорки на фоне кремлевских звезд.
При бассейне был автономный, отгороженный от основной чаши, шестой спортивный сектор, разделенный на дорожки. На трех левых дорожках шумно, кучно и брызгливо тренировались дети из спортивной школы, по центру молча и одиноко плавали специальные взрослые люди с особыми гребными свойствами – состоявшиеся спортсмены несуетно и сосредоточено оттачивали свое мастерство. И, наконец, правые две дорожки и большой, прилегающий к сифону для прохода в душевую и раздевалку водный клин делили разнополые люди невнятного свойства.
В их числе бывал и я, имеющий законное право как член семьи члена ВТО (Всесоюзного Театрального Общества) плескать свое тело в водах специального закрытого спортивного сектора. Возможно, в одной воде со мной плавали «деписы» и «жописы» – дети и жены советских писателей, как члены семьи членов СП (Союза писателей), возможно и сами писатели, но инженера человеческих душ трудно отличить от его персонажей, если он практически голый, без вечного пера, пишущей машинки и мятых черновиков. Еще там часто плавали глухонемые подростки. В воде они не отличались от детей членов творческих союзов, потому что гребли в воде органами речи, а вот в душевой они многих раздражали. Они очень любили бесконечно долго стоять в душевых отсеках друг против друга и громко махать руками. Понятно, что им для удобства коммутации нужно было пространство и комфортное расстояние, только многих советских людей с негативным мышлением это раздражало: «Опять немые разорались!»