И, конечно, генеральным местом шестого сектора была сауна – полутемное и убогое по нынешним меркам помещение метров на двадцать, выборочно покрытое белым больничным кафелем грязно желтого цвета. Вдоль одной стены стояли широкие древесные полки – вполне лагерная конструкция из трех высоких ступеней и кустарная печка-жаровня с камнями в левом дальнем углу.
Если дети из спортивной школы царствовали в раздевалке после сеанса, путаясь в штанинах, роняя на мокрый пол яблоки, пряча приятельские трусы и весело хлопая дверями железных шкафчиков, в помывочной прописались глухонемые, настоящие спортсмены с жабрами на третьей и четвертой «воде» – так следует говорить гидро-профессионалу, то сауна была любимой кайфовальней советских актеров. «Инспектор Томин» (Каневский), «Билет, а при нем вопрос» (Павлов) – потеть рядом с ними в той сауне мне приходилось часто. Много было и сугубо театральных персон, которых я не знал в силу своей непроходимой бездуховности (сын критика – антитеатрал) и физиономического кретинизма (я совершенно не запоминаю лиц и имен за редким исключением).
Париться с актерами было непродуктивно, но очень весело. Все говорили исключительно громко, выразительно, артикуляционно, часто интонацией, неожиданной мастерской паузой, нервным или царственным взмахом простыни-туники добиваясь высокого художественного значения в любом бытовом физическом действии. Мат всенепременно приветствовался в беседе, но мат советских актеров был уместен, художествен, оправдан жанром и согревал даже меня.
Если на камни печи плескали только воду, без пива, эвкалипта или другого народного фермента, воздух в помещении очень быстро наполнялся пронзительно-кислыми молекулами сводного ночного перегара. Когда сивушная спираль набирала опасную плотность и угрожала катарсисом, открывали дверь в предбанник для поступления «воздуха надежды».
Во время проветривания актеры театра и кино отправлялись в воду. Редко кто из них плавал. Если кто и пытался тряхнуть удалью, то скорее тонул, чем плыл, агонистично шлепая ладонями по водной хляби – возраст, лишний вес, излишества всякие. Актеры все больше беседовали у стенки на мелководье, погрузившись в воду по шею, тесня коллективным перегаром из шестого сектора юношеский дух здоровой соревновательности и стремления к рекордам. Хорошо, если ветер дул с юга, воздух над бассейном заменялся волшебным ароматом горячего шоколада и корицы с кондитерской фабрики «Красный Октябрь», стоявшей через речку. Актеры блаженно закрывали глаза и многие громко вспоминали детство…
«Иных уж нет», а те, кто остались сегодня, возможно, так же блаженно и с большой мерой грусти и тепла, прикрыв глаза, вспоминают тот незатейливый банно-прачечный VIP времен излета социализма, канувший в Лету в самом начале очередной эпохи перемен.
Аграрный этюд
Сколь изначально гостеприимен русский человек, выносящий хлеб-соль на полотенце дорогому гостю, столь непредсказуем он в дальнейшем развитии застолья. Имея наклонность стремительно усвинячиваться в хлам, он уже через час способен яростно трясти физическую оболочку дорогого гостя, формулируя вопросы, не предполагающие ответов, способных умиротворить его воспаленное мироощущение.
Много лет назад, еще когда родимое пятно на голове генсека Горбачева старательно ретушировали тассовские фоторедакторы, поехал я командиром студенческого отряда в глубокое замкадье, аж за город Волоколамск в Лотошинский район на уборку картофельных клубней. Сводный отряд культпросветучилища поселили в здании старой школы, стоящей словно лепрозорий посредине чистого поля на приличном удалении от жилой деревни. Обустройство быта для трудового десанта из столицы продолжалось и в день нашего заезда. Какой-то хмурый человек неторопливо и обреченно забивал досками разбитые окна, потом долго гремел ржавыми металлическими листами, тщетно пытаясь соорудить единый водосток под висящими у входа унылыми чугунными рукомойниками. Умываться на улице холодной водой в сентябре – это замечательно, но меня как командира и лицо ответственное больше интересовал вопрос отопления барака.
Впрочем, все оказалось проще, чем я думал. К зданию примыкала котельная, из которой горячая вода поступала в систему из двух труб, воткнутых в здание, по которым горвода попадала в батареи.
Все это мне объяснил слесарь Палыч, человек идеальной квадратной формы, который, закончив инсталляцию какой-то «гребаной муфты», старательно протирал льняной паклей свои немаленькие пролетарские руки. Я не очень понял, почему парня двадцати лет, пусть и очень тяжелого, зовут Палыч, в остальном меня все устраивало. Палыч сказал, чтобы мы не стеснялись, если что с водой не так, и сразу звали его. Идти ему недолго, он живет в этой деревне, вон в том доме с огромной антенной на крыше. Отведя глаза в сторону, Палыч сказал, как бы немного извинительно, что он и сегодня вечером придет.