Исторический день: мы свернули в горы, пройдя около 360 километров по леднику Ларсена. Этот начальный участок маршрута был относительно спокойным как в смысле погоды, так и в смысле поверхности, и он вселил в нас определенный оптимизм и веру в осуществимость всего задуманного нами Великого маршрута.
Третий склад с продовольствием находился за нунатаками Три Слайс, что в переводе означает Три Ломтя, и действительно эта скала, видневшаяся впереди и слева от нас, при определенном ракурсе напоминала три лежащих рядом на белой скатерти ледника куска черного хлеба. С северо-восточного склона ее сползал голубой язык висячего ледника.
По мере приближения к горам рельеф поверхности изменялся: рыхлый снег уступал место более плотному, и «ледниковые волны», более пологие и длинные на леднике, становились, как это обычно и бывает около берега, круче и короче. Поэтому идущие впереди меня упряжки то и дело скрывались из вида, и, только взобравшись на очередной гребень, я мог оценить крутизну и протяженность следующего спуска и решить, надо ли притормаживать собак или можно дать им полную волю. И вот тут, когда мы уже выбрались на относительно ровную поверхность в непосредственной близости от нунатаков, мы получили первое, но чрезвычайно серьезное предупреждение этой таинственной, внушающей одновременно какое-то смутное чувство тревоги и совершенно ясное чувство восхищения горной страны, в которую мы вступали. Упряжка Джефа, шедшая впереди метрах в ста перед остальными, внезапно остановилась. Я не придал значения этой остановке — они часто случались у нас по разным причинам и прежде — до тех пор, пока не увидел, что Джеф выбежал нам навстречу и делает знак всем остановиться. Этот знак — скрещенные над головой лыжные палки — был понятен всем без исключения. Я остановил свою упряжку, застопорил ее якорем и подъехал поближе посмотреть в чем же дело. То, что я увидел, подтвердило мои опасения — в упряжке Джефа не хватало трех собак. На их месте зияла черная дыра, в которой скрывались оранжевые, особенно яркие на фоне снега веревки. Судя по их натянутости, собаки должны были быть на весу, однако ни визга, ни стона, ни лая слышно не было. Оставшиеся на поверхности собаки тоже молчали. Эта тишина, а также бесшумно скользящие с вершин совсем уже близких гор, как бы крадущиеся к нам грязно-белые облака производили совершенно жуткое впечатление. На мгновение мы просто оцепенели. Первым пришел в себя Джеф — он принялся быстро разматывать специально приготовленную для спасательных операций в трещинах длинную альпинистскую веревку, висевшую на стойке его нарт, укладывая ее на снег большими кольцами. Жан-Луи, наиболее опытный из нас альпинист, бросился ему помогать. Мы с Кейзо, стоя на лыжах, придерживали находящихся в непосредственной близости от трещины и прямо на ней собак Джефа. Дахо держал нарты, Уилл — фотоаппарат. Разматывая веревку, Джеф рассказывал, что как раз в тот момент, когда он только подумал о том, чтобы выйти вперед разведывать дорогу, так как заметил слева и справа по курсу характерные для снежных мостов понижения рельефа, три собаки (две шедшие за Тьюли — Спиннер и Джоки — и Пап, левая собака из следующей пары) исчезли в трещине; Тьюли же, бегущая впереди на более длинной веревке, каким-то чудом трещину проскочила. Привязав веревку к нартам и обвязав себя ею за пояс Жан-Луи подошел к трещине и лег на живот рядом с обвалившимся краем, свесив голову в провал. Уже в следующее мгновение он крикнул нам: «О'кей! Кажется, все в порядке. Я вижу всех трех собак — две висят в постромках в двух метрах подо мной, а одна упала вниз, но, к счастью, неглубоко — прямо на снежный карниз, находящийся на глубине метров семи — десяти!» Джеф подполз к Жану-Луи, и они вдвоем одну за другой извлекли тех двух собак, которые имели счастье остаться в постромках. Это были Пап и Джоки. Появление на поверхности этих чудом избежавших гибели собак не вызвало никаких особенных эмоций у их четвероногих собратьев, поскольку ни они, ни сами спасенные просто не поняли, что, собственно, произошло и что могло произойти, вывались они из постромок и окажись этот спасательный снежный карниз всего в метре правее или левее. Начались спасательные операции по извлечению Спиннера, черневшего спиной в темно-голубом полумраке трещины. Жан-Луи спустился вниз, затем мы подали ему веревку с привязанными к ней постромками Спиннера. Жан-Луи не без труда, полувися в тесноте трещины, надел постромки на собаку. Нам сверху было слышно, как он беседует со Спиннером, убеждая его не волноваться. Наконец он крикнул нам: «О'кей! Можно тащить». Мы начали дружно вытаскивать веревку, а Жан-Луи, поднимаясь следом, страховал собаку снизу. Наконец-то — ура! — над кромкой трещины появилась голова Спиннера, и вскоре уже сам он весь оказался на поверхности. Как ни в чем не бывало он с наслаждением отряхнулся, вибрируя всем — от кончиков ушей до кончика хвоста — телом и медленно отошел от трещины, всем своим независимым видом как бы говоря: «Эка невидаль, трещины, ничего страшного. Подумаешь, упал. Иной раз здесь на поверхности больше достается!» У Спиннера вот уже около года не прекращалось вооруженное противостояние со Стигером, очевидно, несправедливо наказавшим его во время тренировок на ранчо еще перед Гренландией. С тех пор Спиннер неизменно облаивал Уилла каждый раз, когда тот проходил мимо, и, несмотря на многократные попытки Уилла с помощью разного рода подачек вновь снискать его расположение, пес не унимался. Именно такого рода несправедливости собачьей жизни и имел, наверное, в виду Спиннер, сравнивая их с моральным и физическим уроном, нанесенным ему падением в трещину.