— Ненавижу, — шепотом сказала Ийлэ и, дотянувшись до рта, из которого воняло, вдохнула каплю силы. Пальцы надавили на грудь, призывая разрыв-цветок к спокойствию. И тот откликнулся. Замер, позволяя псу сделать вдох.
Наверное, ему казалось, что облегчение — это разновидность агонии.
И вдохнул он глубоко, насколько хватило сил, а выдохнул резко, и на губах запузырилась кровь.
Ийлэ усилила нажим, второй рукой быстро рисуя на грудной клетке пса знаки подчинения. Она не была уверена, что у нее получится, как не была уверена, что хочет, чтобы получилось, но…
Лоза замерла.
И отступила.
Она погружалась в сон, зыбкий, ненадежный, которого хватит… на несколько недель хватит. А нескольких недель хватит Ийлэ, чтобы решить, куда уйти.
— А… а ты… — Райдо открыл глаза.
— Ненавижу…
— Разговариваешь, — он схватил за руку и держал, не позволяя отстраниться. — Разговариваешь ты… это хорошо…
И кольцо, сжимавшее горло, запрещавшее Ийлэ говорить, пропало.
— Я…
— Ты… тебя зовут Ийлэ, я знаю… а для нее мы еще имя не придумали, но придумаем…
— Хочу…
— Знаю. Но если надо, ты… говори, — он облизал губы и скривился. — Не замолкай, ладно?
— Хочу, чтобы ты сдох… все вы… сдохли…
— Это да… это бывает…
Райдо погладил ее пальцами свою щеку, гладкую и влажную.
— Скажи еще что-нибудь.
— Ты сдохнешь.
— Конечно. Когда-нибудь… но вообще я хочу до весны дотянуть… как ты думаешь, получится?
До весны?
У самого — нет, но если Ийлэ поможет… он теперь знает, что Ийлэ способна помочь… и гнать не станет… до весны… а весной леса оживут и у нее появится выбор.
— Получится, — оскалился Райдо и попытался сесть. — Замечательно… говорят, здесь яблони цветут красиво…
Альва отпрянула, едва заслышала шаги Ната.
Щенок спешил.
Тянул доктора за руку, а показалось, что еще немного и за шиворот схватит ничтожного этого человечка, которому явно было неуютно, что в доме, что рядом с Натом. Он же, растревоженный, почти перекинувшийся, и вправду выглядел грозно. Топорщились иглы в волосах, левая щека покрылась чешуей, а на руках прорезались когти. И сам он сгорбился, сделавшись шире в плечах, будто бы плечи эти тянули его к земле. От Ната пахло злостью, и Райдо знал, что злится щенок вовсе не на альву, которая благоразумно попятилась, не забыв, однако прихватить корзину. Отступала она очень медленно.
— Что здесь происходит? — визгливо поинтересовался доктор, которого отпустили.
Он и сам отпрянул, заслонившись от Ната кофром.
— Ничего, — у Райдо получилось сесть.
Кажется, он и встать бы смог, но пока предпочитал не рисковать, потому как, если вдруг поведет, если вдруг легкость, которую он испытывал, окажется обманом, то с Ната станется силой в постель уложить. А лежать Райдо не хотел, ни в коридоре, ни в постели.
— Уже совершенно ничего.
— Ему плохо, — Нат и говорил-то с трудом, клыки мешали, да отяжелевшая вытянувшаяся челюсть, отчего речь его сделалась неразборчивой, глухой.
— Мне уже хорошо, — Райдо все-таки поднялся, опираясь на стену. — А так… отравился, с кем не бывает?
— Вас рвало кровью, — доктор указал на пол. — Это значит, что процесс вошел в заключительную стадию…
Альва беззвучно скрылась на чердаке.
Вот ведь.
А почти получилось уговорить ее спуститься…
— Слушай, — Райдо стянул рубаху, во-первых, она была грязной и воняла, а во-вторых, ему хотелось увидеть свой живот, на котором он до сих пор ощущал отпечаток ладони.
Отпечаток был холодным, и холод от него просачивался внутрь Райдо, растекался по крови, очищая эту самую кровь. Боль и та отступила. А он, оказывается, забыл уже, как это хорошо, когда не больно.
— Слушай, — повторил он, с удовольствием отмечая, что пальцы обрели прежнюю подвижность, и голова не кружится, и вообще он почти здоров. — Скажи, откуда вообще это странное желание появилось?
— Какое?
— Похоронить меня.
Нат подобрался ближе, почти уткнувшись носом в живот. Чует? Конечно, чует. От альвы все еще пахнет осенним лесом, тем, который пропитан блеклыми туманами и лиловыми дымами, бродячей паутиной, сосновой смолой.
И запах этот остался на Райдо.
Хорошо.
Ему нравится.
— Что она сделала? — Нат потер щеку, и чешуя поблекла, превращаясь в серебристые капли живого железа. — Ты теперь здоров, да?