И дышать-то хочется полной грудью.
Плакать тоже.
Смеяться.
Выругаться от души, все одно никто не слышит, кроме Ната, а он поймет. Он ведь понимает Ниру лучше, чем кто бы то ни было. И простит. И будет дальше…
…кукушка заливалась, отсчитывая годы.
И Нира, взяв мужа за руку, попросила:
— Давай еще немного посидим… если ты и вправду не замерз.
Он покачал головой и перебрался на другую сторону бревна. И хорошо. Так сидеть удобней.
Ждать пришлось долго.
И дом, пытаясь скрасить ожидание, рассказывал Ийлэ…
…о людях, которые пришли, чтобы умереть. Они не ждали смерти, а потому удивились. И дому было удивительно их удивление. А Ийлэ понимала — смерти никто не ждет.
Ей не было жаль людей.
Ни тех, что пришли.
Ни тех, что остались в лесу, надеясь скрыться. Но лес не стал им помогать, и псы вышли на след… Ийлэ слышала их голоса, которые пробудили было память, но тут же ее убаюкали.
Это чужая охота.
Пускай себе.
Она ждала и перебирала жемчужные бусины… ожерелье длинное, на двести сорок семь жемчужин, которые идеально подходят друг к другу… их собирали пятнадцать лет.
Отец рассказывал.
По форме.
Цвету.
Блеску.
Нани жемчужины не понравились. Вот брошь-бабочка с мозаичными крыльями — дело иное. Крылья закреплены на крохотных пружинках, и потому вздрагивают от малейшего прикосновения. Нани это смешит. И она смеется громко, заливисто.
Хлопает в ладоши.
И сгребает драгоценные браслеты, чтобы сунуть их в рот. Сапфиры и рубины, крупные, темно-красные… изумруды с искрой… и широкий пояс, который надевают к парадному платью…
Сокровища.
Они лежали на полу комнаты сияющим ковром, и Ийлэ зачерпывала их горстями. Холодный металл. Острые камни. И из-за них все… из-за камней…
Металла.
— Сидишь, — спросил Райдо.
Ийлэ слышала, как он подходил, и как возился с замком, дверью… слышала, но не смогла отвлечься. Блеск драгоценностей завораживал.
— Сижу.
— Нашла?
— Да.
Она повернулась к нему.
Изменится?
Увидит все это… уже видит… и не понимает, сколько это стоит. Сама Ийлэ тоже не понимает, не представляет и близко.
— Хорошо, — Райдо присел на корточки и подобрал диадему с синим бриллиантом. — Красиво… она такая хрупкая, что и прикоснуться страшно… зимняя, да?
— Да.
В его руках диадема и вправду выглядела неестественно хрупкой.
Зимняя.
Верное слово. Отец назвал эту парюру Зимней сонатой.
— Есть еще браслеты и ожерелье… и серьги…
— Ийлэ, — Райдо протянул диадему. — Шериф мертв. И доктор, насколько я понял…
— Я его…
— Не ты. Разрыв-цветок.
— Все равно я, — по щекам покатились слезы, крупные, круглые, как растреклятые жемчужины, которые ластились к Ийлэ. — Это я его… я…
— Тише, девочка моя. Ты… если так хочешь. Но иначе он убил бы тебя… мне бы тебя отругать за то, что вышла… я же говорил, чтобы сидела здесь, верно?
— Г-говорил.
— А ты не усидела, бестолковая моя…
— Он… ребенок…
— Ребенок — это хорошо, пускай будет, — Райдо как-то оказался рядом, и сидел, и обнимал, гладил плечи, успокаивая. — Очень испугалась?
— Нет, — плакать рядом с ним не получалось.
И ладно.
Что-то она не в меру слезлива стала.
— Я… я знала, что кто-нибудь придет… они не оставят меня… и дверь заперта… но ведь не отступят, пока не получат… ему хотелось все это… я дала… там, в коридоре… еще лежат… много… не знаю, что именно… я и не думала, что их столько.
— Все учтут, — со вздохом произнес Райдо и поцеловал в висок. — Ийлэ… ты сможешь поговорить кое с кем? Если нет, если тебе плохо, я скажу… обождут…
— Но лучше, если я…
— Лучше, — согласился Райдо. — Особый отдел не отличается терпением.
— И они…
— Гарм.
— Ты знал?
— Догадывался, — Райдо вытащил из кучи сапфировые серьги. — Он не причинит тебе вреда. Я не позволю. И если хочешь, буду рядом…
— Хочу, но…
Есть Нани и тот, другой, безымянный пока ребенок, который слишком тих, чтобы это было нормально. Он поел и уснул, как лежал, в обнимку с бутылочкой молока. И наверное, сытый, был счастлив.
— Детей на кухню отнесу. Присмотрят.
На кухне тепло и пахнет едой, там печь и начищенные до блеска медные кастрюли. Кухарка. Ее помощница… горничные, из тех, кто не ушел.