Выбрать главу

Однако едва лишь Иван Морозовский заворочался на своей кровати, а потом сбросил одеяло к ногам и сел, Славка почему-то тоже поспешно закрыл глаза и отвернулся к окну. Впрочем, Иван не дал ему долго притворяться.

— Кончай ночевать, Комок! — сипло проговорил новый его напарник. — А то все наши горшки расхватают. Вставай, хватит клопа давить.

— Да я уже не сплю, — обрадованно отозвался Славка.

— Тогда одевайся — и пошли.

Они натянули на себя штаны да рубашонки и, не умываясь, — кому охота воду носить в рукомойники? — выбрались на крыльцо. На дворе по-прежнему было пасмурно, хотя вроде бы и не холодно, а так как-то — неуютно, что ли, промозгло, серо…

— Во гадство! — невольно ежась и поглядывая на затянутое сгустившейся хмарью небо, сказал Иван. — Как бы дождик нас с тобою не прихватил. Может, нам лучше завтра туда сходить? А, Комочек?

— Да нет уж, Мороз… — упавшим вдруг голосом промямлил Славка. — Чего уж там дождь?.. Пошли сегодня…

— Сегодня — так сегодня. Айда!..

Ребята миновали ворота и зашагали по безлюдной Селянской улице, в конце которой, на углу, стояла когда-то керосиновая лавка. Испокон веку здесь торговали в розлив золотистой этой, шуршащей пузырьками жидкостью — черпал ее из широкого бака жестяной кружкой, приклепанной к длинному держаку, заросший до узеньких глаз сивой щетиной, весь морщинистый и замусоленный какой-то, обернутый кожаным фартуком человечек по имени Вацек.

Пронырливая детдомовская пацанва частенько наведывалась в эту лавку. В ней можно было разжиться по дешевке мягкой проволокой, гвоздями, столярным клеем и разной мелкой железной всячиной, столь необходимой каждому строителю непотопляемых линкоров, авиамоделисту, радиолюбителю — чем едва ли не поголовно занималась ребятня до войны.

И если у старого Вацека не находилось под рукой какой-нибудь особо замысловатой штуковины, позарез нужной приунывшему изобретателю, продавец записывал его просьбу на клочке жирной бумаги, засовывал прозрачный клочок под негнущийся свой фартук, а через денек-другой вручал эту самую штуковину счастливому заказчику.

Между собой пацаны называли подслеповатого старика Цуциком. Случалось, слегка потешались над ним, снимая с бака висящую на ручке кружку и пряча ее за открытой дверью, но более грубым озорством, не говоря уже о кражах, никогда не обижали.

Теперь на месте керосиновой лавки высилась груда обгорелого кирпича, торчали искореженные железные перекрытия, а сам Цуцик сгинул бесследно. Правда, ребята вроде слышали от кого-то, что продавца будто бы не убило, когда немецкий снаряд разворотил лавку. Но и дома, дескать, старик с тех пор не живет, а почему-то скрывается за городом, в наполовину заваленных мусором, заросших кустами волчьих ягод, жасмина и бузины глухих оврагах.

Иван и Славка повернули на бывшую улицу Щорса, где сохранилось двухэтажное здание школы, в которой они прежде учились. Ребята мимоходом оглядели ее поклеванный пулями, в рытвинах и щербинах, рябой фасад. Стекла во втором этаже были высажены вместе с рамами, и пустые окна зияли черно, хотя внизу какие-то доброхоты аккуратно залатали дыры фанерой, которую пацаны уже соответственно расписали и разрисовали углем.

Можно было бы, конечно, забежать на минутку в школу, пошарить в учительской, в классах, только чего же там нынче найдешь? Обрывки учебников, классных журналов, битые колбочки, растоптанные пробирки, всякое стеклянное крошево, сухие чернильницы-непроливашки, ну и — понятное дело! — две-три закаменевшие кучки на полу посередке… Нет уж, бог с ней, с этой школой!..

Вдоль улицы, до самого костела растянулись приткнувшиеся к обочинам немецкие грузовики с прицепленными пушками в чехлах, у которых суетились солдаты. И тут ребятам тоже ничего не светило. Колонна, видать, стояла уже давненько, и немцы, разумеется, были ученые.

Это еще попервости они бросали все в настежь открытых кабинах — и консервы, и сигареты, и хлеб, — а сами отлучались от машин либо по нужде, либо просто беспечно прохаживались в сторонке, наигрывая на губных гармошках. Однако детдомовские умельцы быстро приучили — избалованных, должно быть, по разным Европам всеобщей покорностью и страхом — немецких вояк к тому, что здесь этого делать никак не следует. Ну, а уж коли приспичило тебе отойти от машины, захотелось размяться да на гармошке своей поиграть, то сперва убирай с глаз долой все съестное, курево и прочее плохо лежащее барахло, запирай покрепче кабину или выставляй неусыпный круглосуточный караул…