И, ощутив внезапно на себе эту мертвую, давящую на сердце тишину, Иван и Славка, не сговариваясь, пошли осторожнее, словно бы крадучись, и прижимаясь к обломанным палисадникам.
Каждое мгновение, при малейшей опасности, ребята были готовы «сквозануть» дворами, «мотануться» за смородиновые кусты, «подорвать» со всех ног в заросшие левады, к речке, а если понадобится — так и через речку, дальше, в лес… Но никакой для них тут опасности как будто бы не предвиделось, и закравшийся было в мальчишеские души страх постепенно ослабел.
— Ну, ты как, Комочек, дрейфишь небось? — приостанавливаясь, спросил Иван, попытавшись одновременно придать своему голосу беспечность. — Ты, Комочек, не дрейфь! Вон там вроде бы хата нетронутая… Давай заглянем?
— Давай, — не раздумывая, согласился Славка, хотя и без особого воодушевления. — А кого же нам тут дрейфить? Ты чего это, Мороз?
— Да так, ничего… Пошли!
И Славка пошел.
Он не то чтобы страшился этих заглохших улиц и опустевших домов, как страшился обычно забираться в какой-нибудь огород либо протискиваться сквозь заборную щель в чужой сад, где его могли конечно же поймать, могли надрать ему уши, побить могли, натолкать в штаны крапивы, а то и натравить собаку. Люди все могли. И всем этим Славку было не удивить. Ведь не только его, но и любого другого пацана в подобных случаях всегда ожидали хотя и неведомые, однако, в общем-то, вполне конкретные неприятности.
Здесь же в этом, так сказать, житейском смысле им было попросту некого опасаться.
И все-таки Славка испытывал сейчас какое-то очень уж тягостное, хотя и близкое к привычному страху — но более сложное и гораздо труднее оборимое — чувство опасности не перед кем-то или же перед чем-то возможным и объяснимым, а некой опасности вообще, которая, казалось ему, была способна возникнуть мгновенно, но пока что как бы неотступно следовала за ними и таилась во всем: в буйной огородной ботве, в пустых домах, в обрушенных сараях, в неподвижной листве деревьев и даже в воздухе…
Это Славкино чувство можно было, пожалуй, только лишь отдаленно сравнить с той безотчетной тревогой, какая иной раз охватывает уверенного в полнейшем своем одиночестве, задумавшегося человека, когда он, внезапно очнувшись, вдруг затылком, похолодевшими плечами, всей кожей своей ощущает на себе чей-то мучительно-напряженный, проникающий к нему из ниоткуда и пристально его изучающий зрак.
А может быть, в настороженном его мальчишеском существе пробудился давным-давно утраченный спасительный древний инстинкт, который предостерегал бесконечно далеких Славкиных предков от всего непонятного, угрожающего, несущего в себе неминуемую смерть? Впрочем, откуда же было Славке разбираться тогда в каких-то там смутных предчувствиях да спасательных инстинктах?
Ни сном ни духом не ведал он об этом. И не было ему никакого дела до того, что некие незапамятные полудикие предки его в неразумной своей наивности слепо подчинялись велению безошибочного звериного чутья. Однако потому, должно быть, сумели не просто выжить посреди чужой и враждебной природы, но и передать через пропасть веков другим зародившуюся когда-то в глубине их темных умов крохотную искорку ч е л о в е ч е с к о г о с о з н а н и я, проклюнувшийся сквозь заскорузлую корку животной их дикости, грубую свалявшуюся шерсть робкий росток ч е л о в е ч е с к о й м ы с л и, которые потом, спустя многие тысячи поколений, не канули в бездны времен, а были непостижимым каким-то чудом сохранены, взлелеяны и отточены на камнях великих и малых цивилизаций, пройти через школы философов, учения пророков и шарлатанов, через опыт мудрецов и горнила алхимиков, через костры мракобесов, возвышенные утопии просветителей, неистовые души аскетов, слабость тиранов и жестокость праведников, чтобы наконец-то быть переданными ему — неумытому, голодному и не единожды беспощадно поротому детдомовскому мальчишке Славке Комову.
Не подозревал он и о том, что теперь уже и от него в какой-то мере будет зависеть — суждено ли неизмеримо малым частичкам той первобытной искорки и того слабого ростка, что теплились в нем, сохраняться и впредь, перейти к последующим людям. Или же, однажды захирев, они вместе с ним навсегда исчезнут с земного лика…
Ничего этого не знал все-таки основательно трусивший пацан Славка Комов. И ни о чем таком он вовсе и не думал. Недосуг ему было попусту раздумывать.
Славке нужно было только разжиться здесь котелком ли, кастрюлькой, а в крайнем случае хотя бы чугунком.