Однако не обретал он себе утешения в отвлеченных своих раздумьях, не снисходило на мальчишку от них покоя. Ведь что же с того, если какому-нибудь полицаю или немцу старого человека убить — как два пальца за углом обрызгать? Гробанут и забудут обо всем тут же. А вот ему самому от петуха этого, проклятущего, до сих пор не отделаться. Так и мерещится, как он, лежа на боку, когтистыми своими лапами снег от себя отбрыкивает — ра-а-аз, ра-а-аз…
И пацану думалось теперь, что перед ним до скончания его дней будут неотступно маячить — и снег этот белый, и красные капли на нем…
Лишь одно немного взбадривало Славку Комова, заставляло на некоторое время забываться и шагать веселее, — грядущая тети Фросина похвала.
Впрочем, надеялся он и на более существенную поварихину благодарность: перловки утрешней мисочку думалось ему получить, потому что тетя Фрося обычно не всю кашу пацанам за завтраком из котла выгребала, а оставляла маленько на донышке, чтобы подкормить самых добычливых своих дровоносов, — либо, на худой конец, хотя бы в обед добавочный черпачок супу у нее выканючить.
Вот это-то главным образом и тешило сейчас замученную Славкину душу, словно тонким лучиком высветляло в навеки омраченных ее закоулках некие таящие нетраченую радость уголки. Шлепал он домой прямиком по расквашенному снегу — межевыми огородными тропками, минуя оплывшие мусорные кучи городской свалки, через разрушенный литейный заводик, ни от кого не таясь и таща на горбу з а к о н н у ю вязаночку сухих березовых дровишек. Не шибко обескураживало паренька и то, что в ботинках у него хлюпала вода, штаны отсырели чуть ли не до колен, студено облипали ноги — за ночь в спальне все просушится. Отобедает он, разденется, ничейные шмутки ребятам отдаст — и под одеяло завалится, а сверху сестрин армячок набросит, ухо ватным уголком прикроет. Ни о чем ином Славке теперь уже не мечталось.
Еще не пройдя садом, Славка разглядел из-за голых яблоневых веток высокие брезентовые балаганы над рубчатыми бортами немецких грузовиков, что заполнили, как показалось ему, весь детдомовский двор, Возле машин топтались безоружные солдаты, выгружали из кузовов какие-то ящики, железные коробки, складывали их друг на дружку штабелями, подальше от облепленных грязью колес, а обернутые пятнистой камуфляжной тканью пухлые тюки — с постелями, наверное, и прочим немецким барахлишком — сразу же, чтобы не подмочить ненароком, заносили в настежь распахнутые двери жилых детдомовских помещений.
Там, у крылечек и снаружи вдоль стен, грудами лежали выброшенные из комнат ребячьи пожитки. Копошились над ними кто во что горазд, наспех, одетые пацаны — вытягивали из сваленного хлама годное на себя тряпье, испуганно поглядывая на чужих солдат, что по-хозяйски располагались в теплых корпусах.
А немцы вовсе не обращали внимания на оборванных и продрогших ребятишек, которые молча толпились вокруг, либо глядели на них, как на пустое место.
Солдаты равномерно топали сапогами по ступенькам крыльца, входя и выходя из дверей. Неторопко, без суеты, слаженно и аккуратно исполняли они свою работу, И если только какой-нибудь замухрышистый шкет старался ужом проскользнуть в спальню за покинутыми в суматохе своими вещичками и с налету всполошенно совался под руку тяжело груженным поклажей солдатам, немцы приостанавливались, коротко выкрикивали: «Век!» — и отшвыривали с пути нерасторопного огольца, будто шелудивого кутенка.
Славка не заметил во дворе ни завхоза Вегеринского, ни директора, ни Полины Карповны, ни поварихи. И старших пацанов тоже не было — одни лишь девчонки да мелкота. Попрятались куда-то все они, что ли?..
Только около закутанных в одеяла малышей, которые, подобрав босые ноги, сидели рядком на распластанных в талом снегу соломенных матрацах, неотступно хлопотала — с горячечной исступленностью в глазах — одинокая Людмила Степановна. Она поминутно щелкала застежками своего ридикюля, вытирала детишкам мокрые носы, какими-то шерстяными лоскутьями шеи им обматывала и, кидаясь от одного пацана к другому, успокаивала хныкавших ребят, как могла.
Пальто на воспитательнице расстегнулось, кофта была расхристана, платок съехал к затылку, и нечесаные волосы спадали на ее впалые щеки. Лицо у Людмилы Степановны было такое, что Славка решил к ней лучше и вовсе не подходить.
Не зная, куда ему теперь подаваться, он некоторое время недоумение пялился по сторонам, но потом все-таки здраво рассудил, что вернее всего, пожалуй, пробираться в кухню, под тети Фросину опеку. Может, немцы-то повариху пока еще из кухни не вытурили? В спальню, видать, никакого ходу уже не было, да и не оставил он там вроде бы ничего такого, из-за чего стоило бы сейчас дразнить немцев, переть на рожон. Хоронясь между неплотно поставленными машинами, парнишка осторожно двинулся через двор.