Щурясь от солнца, Тихон Ильич смотрел на нежную, желтовато-зеленую дымку над тополями, и ему казалось, что он чувствует горький запах только что появившейся на свет листвы. Наваливаясь на холодный подоконник, дышал он с наслаждением, глубоко, до боли в груди.
Потом Тихон Ильич заработался и не заметил, как закрыли окна, как быстро потемнело, и стекла стали рябыми, мутными от расплющенных капель, и опять потянуло холодом, сыростью, знобкой и осточертевшей слякотью.
Из подъезда Тихон Ильич вышел уже под настоящий дождь. А когда такси все же остановилось рядом с ним, стены домов сделались полосатыми, тусклыми, тротуары опустели, и лишь слоистый асфальт блестел, будто смазанный жиром. В нем четко отражались ноги торопливо идущих людей, зонтики, дома, деревья.
Согнувшись, Тихон Ильич нащупал спинку сиденья и неуклюже полез в машину. Он опасался, как бы не уронить шляпу, но все-таки задел о низкий обвод дверцы, и шляпа свалилась на тротуар, рядом с которым у решетчатого люка хлюпала и пенилась желтая вода. Вода исчезала в люке, а на ржавых решетках оставались размокшие обрывки газет, остриженные ветки тополей и смятые вощеные стаканчики из-под мороженого.
Тихон Ильич поспешно перевалился на сиденье, кое-как дотянулся до шляпы, встряхнул ее и положил рядом с собой.
Шофер молча наблюдал за ним в узенькое зеркальце, укрепленное над передним стеклом. А Тихон Ильич, заметив срезанное до глаз отражение его лица, внезапно смутился, слабо потянул дверцу и пересел поглубже. Шофер перегнулся через спинку сиденья, ухватился за никелированную скобу и хмуро сказал:
— А закрывать все же рекомендуется поплотнее, товарищ. Как бы мне не выронить вас на повороте. Вот так…
Он резко прихлопнул дверцу, и замок ее чмокнул коротко и плотно.
Тихон Ильич поджал ноги, чувствуя, как прилипают к телу холодные и влажные брюки, откашлялся и, называя адрес, попросил:
— Вы уж побыстрее, пожалуйста… Я тороплюсь…
Но шофер ничего не ответил и даже виду не подал, что слышал просьбу, а лишь включил счетчик и посмотрел вверх, на красное пятно светофора. Тихон Ильич покорно вздохнул, и притих, и сжался весь, зябко привалившись к жесткому подлокотнику.
Такси ему попалось старое, дребезжащее, с потертой и захватанной обивкой внутри, со сломанной — без крышки — пепельницей перед глазами. Из пепельницы торчали обмусоленные, в губной помаде, окурки, ломаные спички и едко воняло прогорклым табачным дымом.
Правда, Тихон Ильич радовался и такому, потому что стоял под дождем долго, основательно продрог, а машины все шли и шли мимо него, обгоняя троллейбусы и длинно разбрызгивая лужи.
Тихон Ильич злился и думал, что все таксисты, конечно, калымщики и рвачи и торопятся в аэропорт, на вокзал или к гостинице, где пассажиры сговорчивые, сдачи обычно не требуют, и вообще возить приезжих таксистам несравненно выгоднее.
Теперь же, сидя в машине и радуясь крыше над головой, он испытывал нечто вроде неловкости перед этим шофером, вроде обманывал его, оттого, что не нужно ему было ни в аэропорт, ни на вокзал, а всего лишь в магазин, где он должен был встретиться с женой, чтобы вместе выбрать пианино.
Они могли бы, конечно, прекрасно обойтись и без этой покупки: дочь их, Светлана, училась в медицинском и особого влечения к музыке не проявляла. Но Тихону Ильичу надоело слушать вечные разговоры жены с Людмилой Борисовной о кабинетных, концертных и еще бог знает каких инструментах; о способностях дочери; о некоем Богдановиче, который слушал ее на каком-то вечере и очень остался доволен; о пользе систематических занятий и о том, что «инстгумэнт» — как произносила это слово Людмила. Борисовна — в порядочном доме вообще необходим.
Говоря о музыке, Людмила Борисовна почему-то начинала картавить.
Приятельница жены, Людмила Борисовна, полная крашеная дама с темным пушком на подбородке, преподавала когда-то в музыкальной школе, в которой недолго занималась их дочь, однако теперь работала в швейном ателье. Бывала Людмила Борисовна у них часто и всякий раз, уходя, задерживалась у приоткрытой двери его комнаты, ахала, притворно ужасалась и говорила вполголоса, но так, чтобы он мог услышать:
— Ах, дорогая моя, я не могу вас понять! Это же не роскошь! Что вы? Боже упаси! Вам это просто необходимо! У девочки несомненный талант! Посмотрите на ее руки! И уж поверьте мне, моя милочка, — ее ждет будущее! Вы понимаете, что это такое? На этот счет я имею некоторый опыт! Нет, я категорически отказываюсь вас понимать!..