— Ну, вот и прекрасно, а теперь я к вашим услугам. — Мужчина в светлом пиджаке повернулся к Тихону Ильичу: — Вы, кажется, уже подобрали? Ну, вот и превосходно. Уплатить можете сразу, а доставку придется оформить завтра. Вы не возражаете? Сегодня, как видите, поздновато…
Мужчина присел на корточки перед пианино, отчего светлый пиджак собрался складками на его спине, а шея стала багровой, заглянул под крышку, провел по ней пухлыми руками, ковырнул где-то отверткой, звякнул ключами и, выпрямившись, сказал:
— Здесь отпустим немножечко и закрывать инструмент на замочек не будем. При транспортировочке шурупчики могут отойти… А сюда записочку положим: «продано». Не возражаете?
Тихон Ильич промолчал, а мужчина в светлом пиджаке вытащил из бокового кармана записную книжку, что-то чиркнул в ней, вырвал листок и подсунул его под крышку.
— Все в порядке. Выписывать?
— Я, вероятно, завтра приду, — глухо сказал Тихон Ильич, краснея и глядя в сторону. — Не стану вас больше задерживать. До свидания…
В полутемном коридорчике толстуха торопливо откинула громыхнувший крючок, отступила к стене и, вздохнув, сказала:
— Да вы не переживайте так. Чего уж… Завтрава и купите. Раз уж Пал Семеныч, продавец наш старший, оставил, значит, никуда оно не денется. Другому не продадут. У него насчет этого строго. Вот Витьке-то теперя попадет. Он своего дружка приваживает, а я дак и видеть ничего не видела. Того отовсюду прогоняют. И от нас, значит, тоже… Пал Семеныч сам к директору ходил. У него строго…
Тихон Ильич болезненно поморщился, понимая, что говорит она о Ветлугине и ждет, чтобы он тоже как-то поддержал ее, сказал бы, что, мол, правильно, гнать таких нужно, но, так ничего и не сказав, вышел на улицу.
«Да что же это такое на самом деле? — думал он, шагая прямо по лужам и все еще морщась, как будто у него только что выдернули зуб. — Нехорошо как-то, черт… Взяли вот и выгнали… Ведь не собака же он в конце концов, этот Ветлугин, человек все же… Неловко, конечно… И снова вечер по-дурацки пропал…» Тихон Ильич старался вызвать в себе привычное раздражение на жену, которая затеяла всю эту канитель с покупкой, а сама даже не соизволила прийти, — и не мог.
Перед глазами у него стояло растерянное лицо Ветлугина, ровная ниточка Витиного пробора, толстуха в сером халате, пухлые руки Пал Семеныча и неестественно расширенные зрачки его, в которых отражались крошечные пианино, и ему казалось, что холодная пустота салона постепенно заполняет его самого.
«Ну, конечно, это к вечеру опять похолодало. Чего доброго, подморозит еще к утру», — медленно размышлял Тихон Ильич, поеживаясь и засовывая руки в карманы пальто.
Дождь кончился, однако было ветрено, зябко и в лицо сеялась мелкая водяная пыль. Навстречу Тихону Ильичу шли люди, не обращая на него никакого внимания. Его обгоняли девушки в шуршащих плащах, парни в спортивных куртках, какие-то озабоченные старушки с авоськами и хозяйственными сумками, и никто не толкал его, хотя на улице было людно и тесно.
Тихону Ильичу вдруг захотелось, чтобы кто-нибудь задел, его, пусть бы даже выругал, что ли, чтобы не ощущать вокруг себя какой-то отчужденности и предупредительного безразличия. «Ведь хорошо кому-то сейчас… Весело где-то… Смеются, танцуют… Или сидят себе в тепле у телевизора… — подумал он и даже головой покрутил от подкативших к горлу слез. — Плохо-то как!.. А?.. Гнусно как-то, черт!..»
Жену он узнал издали. Она шла быстро, часто постукивая каблуками. Темный зонтик покачивался над ее головой в такт шагам, и она крепко сжимала пластмассовую ручку его узкой, в длинной перчатке рукой. Тихон Ильич обрадованно заспешил ей навстречу.
— Что с тобой случилось, Тихон? — тревожно спросила жена, подходя вплотную и вглядываясь в его растерянное и улыбающееся лицо. — У тебя были неприятности? Я опоздала, конечно… Пожалуйста, извини…
— Нет, нет… Ничего… Это пустяки… Ветер, черт, холодный… Ты замерзла, наверное… — сипло сказал он, осторожно беря жену под руку. — Давай с тобой погреемся зайдем… Давай в ресторан, что ли… Пойдем куда-нибудь.
Жена удивленно взглянула на него, но промолчала.
— Я тебе сейчас все объясню… Я сейчас, Аня… Погоди… — ласково и бессвязно говорил Тихон Ильич, приноравливаясь к ее шагу и ревниво, как в юности, следя, чтобы кто-нибудь не толкнул ее случайно, не посмотрел на нее слишком уж откровенно. — Ты понимаешь, Аня, вот я ждал сейчас тебя там, в магазине… Ну и тип там один, понимаешь… Как бы тебе сказать…
Они прошли мимо магазина, за темными окнами которого угадывались свисающие шторы, повернули в первый попавшийся переулок, потом повернули еще раз и оказались на широком пустынном проспекте. Кое-где уже зажглись синие и зеленые огни реклам. Но светились они еще слабо. Над домами висели низкие тучи, и казалось, что в конце проспекта они упираются в землю.